Илья Рясной - Семь смертей майора Казанцева

В семь утра меня разбудил настойчивый звонок коммуникатора.

Это выработанный годами рефлекс – рука моментально метнулась к прибору. Если ты в сознании, и можешь дотянуться рукой, вообще, пока ты жив, на треньканье коммуникатора ты должен ответить.

– На проводе, – старорежимно оповестил я.

Звонил Эскулап:

– Хочу тебя порадовать. Пациент пришел в себя.

– Как вывели?

– Да сам не пойму. Он просто вернулся. Сильно удивив задремавшую в ночной час медсестру.

Я зажмурился. События вчерашней ночи обрушились на меня лавиной. В грудь по-прежнему был воткнут тот самый невидимый кол неопределенности и спрессованного страха. Но сейчас не до копаний в себе.

– Во сколько примерно это было? – спросил я.

– Точно скажу. В ноль часов тридцать девять минут…

Голова пошла ходуном. Я терял опору. Мир потек и стал оплывать, утрачивая внятные очертания. И мне потребовалось серьезное усилие воли, чтобы удержать его в своих формах.

Ноль тридцать девять! Минута в минуту, когда надо мной завис Треугольник.

Что это все значит, черт возьми?! И вообще, способны ли мы уловить канву надмирных событий, которые формируют события в Подлунном мире?

Я прикусил губу так, что ощутил соленый кровавый вкус. А потом произнес:

– Сейчас буду. К моему приезду пациент должен быть готов отвечать на мои вопросы.

– Ну, если должен… Тогда будет…

Глава 22

Опираясь на отрывочные оценки Ивы, я предполагал, что Писатель окажется занятной и нестандартной личностью. И он оправдал все мои самые смелые ожидания.

Ему было за пятьдесят лет. Абсолютно лысый, даже брови не росли. Очень похоже на последствия давнего лучевого удара или химического отравления.

Не так давно он был заложником, его пытали, жизнь висела на волоске. Теперь он на больничной койке, попал в странную и опасную историю. Несмотря на это, от него исходили такие волны оптимизма и любопытства, что они захлестывали всех окружающих.

Писатель вовсе не пугался своего нового положения. Он им наслаждался. Судя по всему, этот человек из тех, чей смысл жизни постоянно быть в водовороте необычных событий, борьбы идей и горячих споров. В тусклой и скучной размеренности будней они увядают, как цветы без влаги. Когда-то он стал одним из самых молодых кандидатов физико-математических наук. Но любая официальная наука с ее догмами и строгими правилами тесна для таких личностей.

Он лежал в широкой госпитальной кровати с множеством всяких механических штучек, чтобы приподнимать, сажать больного, придавая ему удобное положение. Его коричневая пижама была в лучших советских больничных традициях. Но на страждущего и умирающего он не слишком походил. На щеках алел румянец, несколько синяков и царапин не слишком портили внешний вид. А глаза внимательные, веселые и насмешливые.

Я поприветствовал его, продемонстрировал удостоверение ФСБ:

– Майор Казанцев.

Писатель иронично осведомился:

– Тоже пытать будете? В традициях ведомства.

– Ну, это как пойдет, – хмыкнул я.

– Тогда сразу готов ответить на все ваши вопросы.

– На все – это хорошо.

Довольно четко, емко и без сантиментов Писатель поведал мне, как работал над новой, знаковой для него, книгой. Такой, которая прокладывает творцу путь в медитативные творческие сферы. Не вру, так и сказал. Ну а дальше ничего особо нового, чего бы мы ни знали. Приехали бандиты. Забрали. Отвезли в подвал. Пытали.

– Чего они от вас хотели? – спросил я.

– Да каких-то денег. Вещей. Я искренне полагал, что годы криминального разгула позади. Но оказалось, что органы сильно не дорабатывают, – он с насмешкой посмотрел на меня.

– За что деньги? Какие вещи?

– Какие-то книги. Так и не понял, какие.

Может и правда, без пыток в лучших традициях НКВД не обойтись? Ведь врет мне внаглую. Прямо в глаза. А чтобы врать представителям органов, которые вырвали тебя из рук смерти, нужно иметь серьезные основания.

Нет, уважаемый труженик пера, так у нас с вами не пойдет. Возможно, передо мной нить. И вместо того, чтобы вести к цели, она закручивается и завязывается бантиком.

– Подробности, Леонтий Авенирович, – строго произнес я. – Мне нужны подробности.

Я чуть пригнулся к нему, выплеснув импульс убеждения и благорасположения. И натолкнулся на преграду. Скорее всего, не осознанную, а инстинктивную. Так же, как с Ивой. Два сапога пара. Неожиданно это. И все интереснее. Неужели я имею дело с чувствующим?

Писатель поморщился. И еще внимательнее посмотрел на меня.