Екатерина Казакова: Пленники Раздора

Спал он без снов и пробудился с первыми красками рассвета — отдохнувший, свежий, и по-прежнему пустой, как скорлупа. Снова оделся, снова отправился ходить по спящей крепости. Поймал себя на слабой зависти к тем, кто ещё спал — им по крайней мере было не так тошно.

Посидев на лавке возле Башни целителей и поглядев как заливают Цитадель рассветные краски, Тамир отправился на поварню. Не потому, что проголодался, а просто потому, что везде уже был.

На поварне было пусто. Служки ещё не поднялись. И только за столом возле окна стройная незнакомая колдуну девушка яростно месила хлебы. Почему-то это пробудило у него в душе слабое любопытство.

Обережник застыл в дверном проеме, привалившись плечом к косяку. Девушка яростно ворочала белый ком теста. Мука с широкой доски взлетала белой пылью и медленно оседала обратно. Косые лучи встающего солнца лились в раскрытое окно, делая каменные пол и стены поварни бледно-розовыми. Стряпуха крутила, вертела тесто, проминала ладонями, продавливала пальцами, и оно послушно расползалось или наоборот, собиралось обратно в ком.

Тамир завороженно наблюдал за тонкими руками, за белой и лёгкой мучной пылью. Потом он с удивлением понял, что стряпуха плачет. Иногда она застывала, погрузив обе руки в тесто, беспомощно всхлипывала, а потом сердито вытирала лицо локтем и продолжала свой яростный труд, больше похожий на сражение.

Девушка, видимо, всё-таки почувствовала сторонний взгляд, потому что резко обернулась и испуганно уставилась на неслышно явившегося чужака. От неё не укрылось ни его серое одеяние, ни ладони, покрытые застарелыми шрамами, ни густая седина в тёмных волосах, ни уставшее лицо.

— Что глядишь? — спросила она звенящим от слёз голосом.

Он покачал головой.

Стряпуха отвернулась и снова набросилась на тесто. Тамир подумал, что, если бы она могла, то набросилась бы с такой же яростью на него, за то что пришёл и наблюдал, как она плачет по неведомой и, в общем-то, совсем неинтересной ему причине.

— Чего встал? — сердито повернулась Лела к незнакомцу.

Она ненавидела себя за то, что кто-то застал её в слезах, ненавидела Цитадель, ненавидела эту проклятую поварню, ненавидела своё одиночество, ненавидела мужчину, смотревшего на неё. Единственная радость была в её жизни — рано утром прийти сюда месить тесто, на нём вымещая и обиду, и боль, и унижение. Выплакаться, когда никто не видит, когда никто не спросит, не станет жалеть или осуждать, говоря, что поделом. Выплакаться и весь день потом хранить ледяное презрение.

Лела надеялась, колдун развернется и уйдет. Но он продолжал стоять и немигающим взглядом наблюдать за тем, как она выплескивает злобу и досаду на будущих хлебах.

Вот что ему надо?

Рыдания душили девушку. Неужто ей теперь и в том, чтобы выплакаться в одиночестве, будет отказано? Или Глава нарочно приставил этого хмурого чужака — глядеть, не удумала ли дочь казнённого посадника какую пакость?

— Чего ты смотришь? — снова повернулась девушка к равнодушно молчащему обережнику, и вдруг воскликнула, едва не сорвавшись на рыдания. — Лучше бы муки подал!

Он отлепился от косяка. Прошел к рукомойнику, сполоснул ладони, вытер их о чистый рушник, зачерпнул из мешка горсть муки, бросил на доску. Потом, так же молча, взял девушку за запястья, вытянул её руки из теста и отодвинул стряпуху от стола.

Лела завороженно следила за тем, как смуглые ладони ловко обкатывают тесто в муке.

— Что ты его колотишь, как бельё в полынье? — спокойно спросил мужчина.

Девушка не нашлась, что ответить. Она застыла возле окна, держа на отлете измазанные в муке и тесте руки.

— Как тебя зовут? — спросил колдун.

Она ответила:

— Лела.

Он кивнул.

Тогда она спросила:

— Хочешь сбитня?

И он кивнул ещё раз.

Лют однажды расспрашивал Лесану про солнце. Это было ещё до битвы на гати, когда они ездили с ним по сторожевым тройкам.

— Лесана, — волколак сидел на ступеньках крыльца и смотрел в ночное небо: — А солнце, оно какое?

Обережница пожала плечами. Она стояла рядом и задумчиво глядела на звёздную дорожку.

— Теплое… Радостное…

Оборотень хмыкнул и посмотрел на собеседницу:

— А лицо есть? — он кивнул на маслянисто-жёлтую луну, которая смотрела вниз, склонив скорбный лик.

Лесана сперва не поняла, а потом рассмеялась:

— Не знаю, нет, наверное…

— Почему не знаешь? — удивился Ходящий.