Лада Акимова - Загадочная Шмыга

Финал этого спектакля стал гимном театру. Единственному месту, где и есть настоящая жизнь.

Ведь еще старик Шекспир сказал, что «весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актеры». И кто, как не ее Джулия, прекрасно об этом знает. Это не она притворяется в повседневной жизни, а те, кто возле нее. Это они — простые смертные — играют кто в политиков, кто в любителей старины, кто в удачливых предпринимателей. Сколько лет прошло с тех пор, как Моэм написал свой самый знаменитый роман. И что изменилось? Ровным счетом ничего — как люди играли в обычной жизни, притворялись друг перед другом, устраивали театр, так и теперь играют, притворяются и устраивают театр. И лишь актеры, закончив спектакль, снимают свои костюмы, смывают грим — и, выходя из стен театра, превращаются в обыкновенных людей, которые завтра вновь выйдут на сцену и станут обольстительницами, стервами, героями-любовниками, комиками, трагиками…

И зрители в зале понимали это. И плакали вместе с ней — сама не желая того, финал она играла «на разрыв аорты». Так уж у нее получалось. А иначе она не могла.

Многие восприняли новую постановку чуть ли не в штыки. Что только не пришлось ей услышать и прочитать в прессе. И что мюзикл весьма далек от романа Моэма, и что в нем появилось множество сомнительных острот, которые еще чуть-чуть — и приблизятся к пошлости. И что актеры на ее фоне выглядят бледновато. Но жизнь уже давно научила ее не обращать внимания на подобные уколы. Хотя иногда так и хотелось сказать: «А вы попробуйте сами». Но она не отвечала, просто выходила на сцену и играла свою любимую Джулию Ламберт. Играла для тех, кто пришел в зрительный зал. А он на протяжении шести лет, что шел спектакль, всегда был полон.

За шесть лет декорации обветшали, играть в них с каждым разом становилось все опаснее, чтобы сделать новые, нужны были деньги, которых в театре не нашлось. В тот день, когда объявили о том, что спектакль снимается с репертуара, ей на миг показалось, что у нее остановилось сердце. И вот в тот вечер ее Джулия Ламберт прощалась с театром по-настоящему. Многие зрители подумали, что сама Татьяна Шмыга прощается с театром, — настолько пронзительна была она в финале. Слезы помимо ее воли лились из глаз. И она никак не могла их остановить. В гримерной, где она, опустошенная, долго сидела после спектакля, ей впервые пришла в голову мысль: «А что со мной будет, если с репертуара снимут «Катрин», а за ней и «Джейн», премьеру которой сыграла не так давно. Ведь для меня это равносильно смерти».

Из ступора ее вывел пришедший в гримерную муж. Он, как всегда бывало в таких случаях, сидел в машине и ждал ее выхода из служебного входа театра. Она не выходила очень долго, и он, начав волноваться за жену, поднялся к ней в гримерную.

— Толя, — плакала она, — ты пойми, из меня как будто вынули часть моей души.

Танечка! Я все понимаю. Поговорим об этом дома. Пойдем. Возле служебного входа стоит толпа, все ждут тебя. Боюсь, как бы они не разнесли театр, — последнее он произнес со смехом.

Она чуть улыбнулась в ответ.

Дома, сидя за столом, муж долго втолковывал ей, что мир не рухнул от того, что сняли спектакль, потому что ее Джулия осталась при ней. Она сначала никак не могла понять, что он имеет в виду, настолько огорчилась происшедшим. Ведь эта роль так много для нее значила.

Через некоторое время, немного успокоившись, она поняла, о чем говорил ей муж. Сняли спектакль, но ведь саму Джулию у нее никто не отнимет. Она останется с ней в ее концертах, на ее творческих вечерах и встречах со зрителями.

Все-таки молодец ее любимый Кремер. Всегда умеет найти нужные слова, подобрать верные интонации, чтобы успокоить и хоть как-то отвлечь.

Что бы она без него делала?!

…А как ее Катрин пробивалась к зрителям! Забавная лукавая девчонка, прачка парижских кварталов, хулиганка и авантюристка, волею судьбы ставшая герцогиней Данцигской. Она изо всех сил борется с Наполеоном и его двором, яростно отстаивая право на любовь. И выходит победительницей — ведь настоящая любовь, как известно, может творить чудеса.

Она не думала не гадала, что однажды и ей самой придется бороться с наполеонами от культуры и их дворами, отстаивая свое право на любовь. В данном конкретном случае — на любовь к театру.

«Катрин» пролежала на столе в одной из организаций полгода. В те времена так уж было принято, что, прежде чем театр мог принять пьесу к постановке и поставить в план, она должна была пройти множество инстанций, где ее читали, обсуждали, выискивали различные крамолы, а если не находили, все равно могли запретить к постановке. Порой без всяких на то причин. На то они и чиновники от культуры.