Константин Плужников - Забытые страницы русского романса

Трудны исполнительски № 1 и 4, посвященные первой исполнительнице многих романсов Метнера в Англии Т. Макушиной, но самыми сложными являются испанские романсы этого сборника: № 5 — «Испанский романс» («Пред испанкой благородной») и № 6 — «Серенада» («Я здесь, Инезилья»), посвященный Нине Кошиц, также исполнявшей романсы Метнера за рубежом. Написаны они виртуозно: изысканная мелодика, прихотливый ритм, разнообразная фактура фортепианной партии. Отмечу в «Серенаде» вольности, допущенные Метнером: он дополнил стихотворный текст многочисленными вставками, причем это не только растягивание слогов на много тактов, но и фразы на придуманных им повторах слога «ла». Не обошлось и без обширного заключительного эпизода, построенного на вокализации. Оба романса — для мастера, который сумеет преодолеть их трудности. Во многих отношениях интересными для исполнителей являются два романса из соч. 52 — «Элегия» и «Узник».

Соч. 52, № 3 «Элегия».

Написано это стихотворение в 1830 году, тогда же были сочинены такие шедевры, как «Поэту», «Мадонна», «Для берегов отчизны дальной», «Заклинание». Они разные, но в каждом столько страсти, нежности и глубины мысли! Так и в элегии «Безумных лет угасшее веселье» трагедийное прозрение приводит не к безмерному отчаянию, а к полному лиризма, веры и упоения признанию: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать, и ведаю, мне будут наслажденья меж горестей, забот и треволнения: порой опять гармонией упьюсь...».

Не случайно Метнер посвятил этот романс своему брату Эмилию Карловичу, с которым виделся в эти годы нечасто, но в письмах продолжал делиться самым сокровенным. В одном из писем 1929 года, когда как раз шла работа над завершением соч. 52, Эмилий Карлович прислал брату стихотворение Ницше (выяснить, какое именно, не представляется возможным), и вот как откликнулся на него Николай Карлович: «Еще большое спасибо за стихотворение Ницше. Оно потрясающе гениально. По-моему, это лучшее из его стихотворений. Форма не уступает Гёте, и при том оно невероятно характерно для Ницше. Но неужели можно жить с таким настроением! Вот почему я особенно люблю Пушкина и Гёте, что при всей их гениальности и духовности они всегда оправдывают жизнь...» (30. VI 1929).

Вот это его утверждение может служить ключом для вдумчивого интерпретатора «Элегии». «С одними сожалениями о пролетевшей молодости литература наша вперед не продвинется»,— писал когда-то Пушкин другу. И Метнер пишет романс не в духе классической русской элегии (напомню лучшие из них — «Элегию» Яковлева на слова Дельвига, «Я вас любил» Даргомыжского), а драматизированную исповедь героя, мыслящего и чувствующего масштабно и глубоко.

Много работы предстоит в этом романсе и певцу и пианисту, причем ни один не может быть в ранге ученика, оба — творцы. Даже первоначальный этап овладения музыкальным материалом должен быть совместным, ибо вокальная и фортепианная партии должны быть буквально слитны. Во-первых, следует обратить внимание на достаточно сложный тональный план романса, на многочисленные отклонения и модуляции. Перед вокалистом возникают при этом специфические задачи — вовремя услышать все переходы, заранее подготовиться к смене гармонических красок для того чтобы чисто спеть те фразы, в которых встречаются альтерированные ступени.

Особых вокальных трудностей в этом романсе нет, но певцу необходима точная выстроенность драматургической линии и соответственно оттенков, темповых сдвигов.

«Узник» — последний романс соч. 52, посвящен он А. Лалиберте, канадскому пианисту, композитору, другу Метнера и пропагандисту его творчества.

Мне кажется этот романс автобиографическим и потому особенно интересным. При работе над ним обнаруживаешь красоту страстного чувства, облекающегося в выразительное слово и интонацию. Уже краткое фортепианное вступление передает протестующее состояние героя, голос вступает на мощном восходящем движении (f) мелодии. И этот «прорыв» к свободе скрыто или явно сохраняется во всех фразах, устремленных вверх. Пропевая много раз это произведение, лучше оцениваешь находки композитора в такой трудной области выразительности, как соответствие смысла слова его мелодико-интонационному воплощению.

Метнер приходит к по-своему выразительной вокальной «речи». О «прорыве» к свободе мы уже говорили, теперь сравните начало фраз «Мой грустный товарищ» и «Как будто со мною» (тт. 16—18): они начинаются «стонущей» малой секундой и поются обе как бы в ритмическом замедлении — их надо объединить общим настроением, контрастным к окружающим фразам; или такой пример: в тактах 18—19 на словах «махая крылом» — «покачивающиеся» интонации. Или изумительная находка: в тактах 33—34 устремленная вверх фраза «давай улетим» (по звукам нонаккорда — с него же началась первая фраза «Узника») затем трижды прозвучит у пианиста, затихая — герой как будто теряет решимость, но в тактах 38—40 идет новое накопление сил (у фортепиано), и голос вступает со словами «мы вольные птицы» точно так же, как и в самом начале, но каждая новая фраза должна звучать все мужественнее: две из них начинаются с «болезненного» малосекундового толчка и третья, решающая, устремленная к вершине,— с квартового возгласа.