Николай Надеждин - Эдит Пиаф

Импульсивная, непредсказуемая, временами распущенная, она была еще и очень добрым, щедрым человеком. Она не изменила друзьям своей юности даже тогда, когда была очень богата. Выступая в «Жернис», она проводила свободное время в компании бывших коллег по уличным концертам. По возможности помогала друзьям, так и не поднявшимся до уровня профессиональных музыкантов. Навсегда сохранила дружбу с сестрой Симоной, которой была обязана многим.

После смерти Пиаф не осталось ни какой-либо недвижимости, ни денег. Все, что было ею заработано, она прожила.

Импульсивная, непредсказуемая, временами распущенная, она была еще и очень щедрым человеком.

Эдит любила шумное общество артистов и часто приглашала к себе гостей. Однажды она собрала друзей в гостиничном номере, где жила временно, пока в ее любимой квартирке на бульваре Ланн шел ремонт.

Говорили о том, о сем. И вдруг кто-то из гостей, желая, вероятно, польстить Пиаф, высказался в том плане, что профессия певца – дело неблагодарное. Нужно каждый вечер выходить на сцену и преодолевать равнодушие публики, завоевывать ее внимание.

В устах успешного талантливого человека, баловня судьбы эти слова звучали, по крайней мере, странно. Все умолкли. И тут взорвалась Эдит. С присущим ей темпераментом она воскликнула:

– Вы недовольны публикой? Вы ее боитесь? Вы ее не понимаете? Да как же можно?!

И, переведя дыхание, продолжила:

– Когда я выхожу на сцену, я чувствую дыхание и настроение людей. И мне все равно, сколько их – тысяча или десять тысяч. Я знаю, стоит мне только запеть, и все эти люди сольются со мной. Я пою для них. И я их люблю.

Пиаф – символ Франции, ее знамя, ее душа…

Затем она совсем успокоилась и с улыбкой произнесла:

– Это продолжается уже более двадцати лет. Меняется мода на песни, меняются сами люди. Но я остаюсь неизменной. Каждый вечер я выхожу на сцену и дарю им свою любовь, сою благодарность и свое вдохновение. И знаю, они любят меня. И будут любить всегда.

Рядом с Пиаф всегда было много самого разного народу – не только друзей, но и откровенных приживал, обиравших и бессовестно обманывавших ее.

Одну женщину, распускавшую об Эдит по всему Парижу вздорные слухи, оговаривавшую ее, и даже шантажировавшую, Пиаф терпела много лет. Та нагло воровала, залезая в кошелек, а Эдит делала вид, что ничего не замечает. Сплетни, которые могли идти только от этой хамоватой тетки, она пропускала мимо ушей, как не слушала и предупреждения друзей, убеждавших ее избавиться от неблагодарной нахлебницы.

Но однажды приживалка зашла так далеко, что у одного из приятелей Эдит сдали нервы. Он явился прямо домой к Пиаф и отчитал ее.

– Сколько же можно, в самом-то деле? Открой глаза, посмотри, что вытворяет эта бесстыдница! Что вас связывает? Прогони же ее, наконец!

Пиаф грустно улыбнулась и ответила:

– То, что нас связывает, из жизни не вычеркнешь. Это годы нужды, голода, бесприютности. Мы ели не каждый день, ночевали на улице, прятались в подворотнях… Иногда мне приходит мысль, что если бы я не умела петь, если бы у меня не было голоса, я была бы такой же. Я прощаю ей все. И сама готова просить у нее прощения…

Возразить на это было нечего. И приятель Пиаф пристыженно замолчал.

Перед выходом на сцену.

– Эдит, ты уже знаешь?

– Отстань, Марго, мне некогда. Через три минуты выходить на сцену.

– Так ты не в курсе? В зале наследница английского престола – принцесса Елизавета. И ее супруг Филипп.

– Да ты что?!

– Вот тебе и что. Увидишь их сразу. Вон за тем столиком.

– О боже… Святая Тереза, спаси и сохрани…

Эдит вышла на сцену. Дело было в небольшом кабаре на Елисейских полях. Народу в зале немного, а потому Эдит сразу разглядела и принцессу, и герцога Эдинбургского. Никто, конечно, тогда еще не знал, что это будущая королева Англии…

Затем Пиаф запела, и волнение мигом улетучилось. Она всегда успокаивалась, когда начинала петь. К концу выступления она даже забыла о присутствии королевской четы. Тем более что аплодировали они наравне со всеми.