Эти инсинуации, правда, не имели большого значения и не угрожали общественному положению Шаляпина; у него был друг и сильный защитник в лице Максима Горького. Да и само имя Шаляпина, и популярность, которой он пользовался у широчайших слоев населения, пока еще представляли надежную защиту против злонамеренных выпадов. Между тем, в условиях все более сгущавшейся общественной атмосферы упоминание имени Шаляпина в негативном контексте вызывало у него чувство неловкости и отвращения, которого он мог не преодолеть несмотря на то, что советская власть всюду декларировала Шаляпина как «своего»: он был включен в состав многочисленных органов и комиссий, без его участия не проходило ни одно культурное мероприятие, он был включен в Художественно-репертуарный совет Большого театра, в новый Художественный совет Мариинского театра; он стал первым, кто принял из рук Луначарского звание Народного артиста.
Те м не менее, советская власть не остановилась перед тем, чтобы национализировать имущество Шаляпина. В его дома в Москве и Петербурге вселили квартирантов, оставив ему только небольшие помещения в мансардах. Приняв во внимание то, что у него большая семья, Шаляпину оставили квартиру в Петрограде. Царские ассигнации были обесценены. Шаляпин снова стал пролетарием…
– Всем не дает покоя мое богатство, – говорил он, – а никто не упоминает о том, каким трудом оно заработано. У меня не было ни угольных копей, ни золотых рудников. Но, если оно необходимо народу, пусть, я не жалуюсь… Я только хочу остаться в государственном театре и работать.
И он работал так, словно в его жизни ничего не изменилось, будто и не было никаких трудностей.
После многолетнего перерыва в его репертуаре снова появились «Паяцы» Леонкавалло. Он снова пел Досифея в «Хованщине» Мусоргского. Впервые он принял участие в драматическом спектакле по рассказу И. С. Тургенева «Певцы», состоявшемся 10 ноября 1918 года в Петрограде, в Александринском театре по случаю столетия со дня рождения писателя.
В 1918 году Шаляпин получил письмо от К. А. Коровина, оказавшегося при новой власти в незавидном положении.
«Дорогой Федя, – пишет Коровин, – у меня в Охотине была мастерская, дом, в рабочих комнатах там находятся краски, мольберты и проч[ее], я там работал. В настоящее время у меня ее опечатал волостной комитет. Я художник, живу своим трудом, пишу с натуры картины, и, надеюсь, мастерская не подлежит декрету об отчуждении земельных и хозяйственных владений, так как не представляет собой хозяйственности. Прошу тебя попросить Луначарского или кого нужно, чтобы подтвердили мое право пользоваться дачей-мастерской <���…> Я всю жизнь посвятил искусству и просвещению и выбран недавно в Художественно-просветительную комиссию при Советском правительстве по охране памятников и художественных ценностей. Жить в Москве не имею средств, надеялся жить и работать [70]в Охотине. При даче только три десятины непахотной земли, даже в купчей помянуто: „участок, не приносящий дохода”, и притом я по происхождению крестьянин той же Владимирской губернии. <���…>
Помоги, дорогой Федя, так как я не знаю, к кому обратиться, кроме тебя. Лично я болен очень и не могу приехать в Петроград просить. Сердце у меня страдает и мне трудно ходить. С семьей твоей все благополучно. Подробности всего тебе передаст Леня [71]. Будь добр, позволь ему переночевать у тебя» [72].
Шаляпин обратился к почти всемогущему Максиму Горькому, но уже из следующего письма Коровина видно, что оказанной помощи хватило ненадолго и что его положение ухудшалось: «Мне пишет Федор Егорович Кратин вот что: комиссар по охране памятников старины и ценностей осматривал твои дачи и мою мастерскую – комиссар, или вернее, председатель, и передал, чтобы ты и я хлопотали немедленно о возобновлении охранных грамот на помещение у центральной власти, т. к. прежние охранные грамоты могут быть признаны теряющими силу. <���…> Почему же устарели грамоты этого закона? <���…> Ведь художнику нужен кров над головой, мольберт, краски, холсты – ведь я делаю реальную вещь, т. е. картину! <���…> Я сделал много постановок, гармоний, музыки, красок и форм для глаз зрителя в театре – и теперь театр живет моими постановками, декорациями и костюмами. <���…> Прошу тебя, похлопочи, кстати, и о моей мастерской» [73].
Шаляпина терзала мысль о том, что он не в состоянии помочь другу. Страдания и нищета, сопутствовавшие жизни миллионов людей, постучались и в его дверь. В доме уже не было продуктов – муки, чая, сахара…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу