Игорь Нарский - Как партия народ танцевать учила, как балетмейстеры ей помогали, и что из этого вышло. Культурная история советской танцевальной самодеятельности

Знать о поворотах в исследовательской практике – значит иметь возможность контролировать авторскую позицию и аргументацию, более ориентированно судить об основательности, адекватности – «объективности», если хотите – ученого труда. Итак, приступим.

Роясь в памяти в надежде обнаружить истоки этого проекта, я еще осенью 2009 года обнаружил, что идея написать книгу о художественной самодеятельности возникла у меня довольно давно. 17 июля 2003 года поздравить мою маму с 75-летним юбилеем заехал ректор Челябинской государственной академии культуры и искусств В.Я. Рушанин. Мама – известный хореограф, из числа последних учеников легендарной А.Я. Вагановой, авторитетный и чрезвычайно деятельный, несмотря на возраст, преподаватель академии, одна из легенд академии. Ректор ее ценит и проявляет знаки уважения. Ему-то я тогда впервые и изложил возникшую в тот день в разговоре с мамой идею: написать в соавторстве с нею книгу по истории хореографической самодеятельности. Она бы взяла на себя «прикладную» часть, исходя из гигантского, на тот момент почти 70-летнего собственного опыта участия и работы в сфере танцевального любительства, я бы обеспечил историческую контекстуализацию феномена.

Тот разговор не был серьезным и к чему-либо обязывающим: мама неоднократно по мере становления моей научной карьеры предлагала мне в полушутку соавторство в создании хореографических учебников. Она явно чувствовала дефицит знания исторического фона и иногда робко обращалась ко мне за консультациями, создавая свои замечательные, судя по спросу, учебники по историко-бытовому танцу и хореографической классике. Робко, наверное, потому, что, натыкаясь на мамино незнание элементарных для историка вещей, я, к своему запоздалому стыду, начинал раздражаться. Наверное, это заставило ее свести обращения ко мне по профессиональной надобности к минимуму, хотя втайне она мечтала о тесном профессиональном сотрудничестве. Прости меня, мама!

Следующее возвращение к этой теме произошло пятью годами позже. На рубеже июня – июля 2008 года, всего недели через две-три после выхода очередной моей книги [5] Нарский И.В. Фотокарточка на память: Семейные истории, фотографические послания и советское детство (Автобио-историо-графический роман). Челябинск, 2008. , находясь в Москве ради ее публичной презентации, я, как и положено в таких случаях, сталкивался с одним и тем же вопросом окружающих: а что же дальше? Именно тогда в разговорах с несколькими коллегами – организаторами презентации, предполагаемыми рецензентами, родственниками – я сформулировал несколько тем, которые меня интересовали. Одной из них – не первой в списке и не главной в исследовательских перспективах – была история советской хореографической самодеятельности.

Двумя месяцами позже, в сентябре 2008 года, одна из моих сотрудниц по челябинскому Центру культурно-исторических исследований привезла из Тюбингена, с которым меня связывают давние и многочисленные профессиональные и дружеские контакты, предложение от нового главы тамошнего Института восточноевропейской истории К. Гествы о совместном исследовательском проекте по истории холодной войны. Тема эта была далека от моих исследовательских интересов, но, посовещавшись с челябинскими и тюбингенскими коллегами, я решил войти в коллективный проект с проблематикой советской любительской хореографии.

Это был первый внешний импульс к «вживанию» в тему, которое растянулось на непривычно долгий для меня срок. Мой научный руководитель В.В. Шелохаев еще в середине 1980-х годов утверждал, что для успешного научного исследования достаточно трех лет, после чего ученый утрачивает свежесть взгляда. Этому уроку я всегда следовал: от розыска источников до завершения рукописи я никогда прежде не работал более трех лет. На этот раз подготовительная, поисковая стадия протекала непривычно медленно, с многомесячными перерывами, непродуктивными для проекта. Первое знакомство с исследовательским ландшафтом и источниковыми возможностями, чтение полученных из Тюбингена исследований о Холодной войне, начало сбора письменных материалов и устных свидетельств, формулирование гипотез и постановка вопросов растянулись более чем на год. В ноябре 2008 – феврале 2009 года я провел первые интервью с моими родственниками, об участии которых в советской танцевальной самодеятельности знал с детства или, самое позднее, с момента их интервьюирования для «Фотокарточки на память» в 2005 – 2007 годах. Я записывал рассказы об участии в художественной самодеятельности моих родителей, пришедших в нее в середине 1930-х годов на долгие десятилетия, а также старших родственниц мамы, ненадолго прикоснувшихся к советской любительской хореографии на ее раннем этапе, еще в 1920-е годы. Мама была воодушевлена новым поворотом моих исследовательских интересов и не только с радостью делилась воспоминаниями, но и готова была мобилизовать хореографов мне на подмогу (и даже, судя по осведомленности некоторых ее коллег, по своей инициативе приступила к «пропаганде» моего едва проклюнувшегося проекта).