Эдита Пьеха - От чистого сердца

А потом я уже дошла своим умом, как у родителей все было. И знаете, что я вам скажу? Я начала понимать папу: иметь такую красивую жену – это бремя. Как говорила одна провинциальная старушка: «Красивая жена – чужая жена». То же можно сказать о красивом муже. Эдиту вожделела вся мужская часть нашей страны, ну, если не вся, то бо€льшая. И каково было папе?! Тогда мама очень тяжело переносила ревность отца, но если бы между ними все было плохо, она бы сегодня не говорила: «Я жалею, что мы расстались…» Помню, Женя Броневицкий, брат папы, говорил: «В какие-то моменты я видел, как они стояли, просто обнявшись, и было понятно, что они по-настоящему любят друг друга…» Думаю, так оно и было… »

Да, ревность была самым страшным недостатком Броневицкого, по сути, она и сгубила наш брак. Ревность, которая не знала границ и которая мешала мне жить. Есть такая порода мужчин – они считают, что вот это только мое, и никто не должен на это посягать. Он устраивал сцену ревности, даже если кто-то просто посмотрел на меня. Бывало так: с кем-то я посижу, выпью кофе в кафе, или кто-то, предположим, помог мне донести мои покупки из магазина в гостиницу – все, сразу следовал серьезный разговор на тему того, что я ему изменяю. Это было ужасно. Он патологически не переносил, если рядом со мной оказывались интересные мужчины. А мне тогда было мало лет, я хотела просто нравиться.

Одно время даже возникла ситуация, когда мне пришлось ревновать, но это больше относилось к профессиональной сфере. Броневицкий захотел взять в ансамбль ещё солисток, в какой-то момент в «Дружбе» появилась кубинка, но я нашла способ «выжить» её. В конце концов мне удалось убедить его не делать этого, уверяя, что ансамбль сразу потеряет свою индивидуальность. И, наверное, я была права.

На самом деле ревность – пустая трата времени и нервов. Потому что, если кто-то хочет изменять, он все равно будет это делать, ревнуешь ты его или нет. Как ни порти себе нервы, как ни следи или ни проверяй, все равно это будет. Это как стихия, уже заложено в человеке, и тратить время на то, чтобы ревновать, глупо. Совместная жизнь основана на доверии. Никогда не надо обманывать друг друга. Лучше горькая правда, чем сладкая ложь. И не надо повышать друг на друга голос – это очень важно.

Довольно быстро я очень устала от его ревности, а Шура не менялся, думал, что я веду себя так же, как и он. Его подозрения очень огорчали меня. Я об изменах и не думала, отвергала всех ухажеров, которых, поверьте, было немало, а вот о своих приключениях он сам все рассказывал. Мне пришлось научиться владеть собой, несмотря на слабую нервную систему, я стала развивать волю и сумела воспитать в себе абсолютное равнодушие к таким вещам. Просто сказала себе: «Работа – это главное!» Так и превратился наш брак в служебный роман.

Последние три года мы прожили с ним в довольно прохладных отношениях. Приезжая на гастроли в другие города, жили в гостинице в разных номерах. Я устала слышать бесконечные «надо, надо, надо». Была слишком занята, чтобы думать о том, что происходит между мной и мужем. Я только понимала, что все это слишком далеко от моего представления о семье.

Его поклонницы ругали меня по телефону на чем свет стоит и писали на лестнице всякие гадости – оно и понятно, ведь они были фанатично в него влюблены. Вначале я переживала, потом поняла, что ничего сделать нельзя. Научилась не подходить к телефону или молчать, когда брала трубку. Довольно быстро уяснила, что если хоть раз отвечу на их языке, то уподоблюсь им. Поэтому делала вид, что не понимаю, о чем говорят.

Однажды мне позвонила одна поклонница и сказала: «Эдита Станиславовна, машина Сан Саныча стоит вот по этому адресу, и не первый день – он у такой-то». А я: «Ну и пусть!» Положила трубку. И вдруг звонит Сан Саныч, будто что-то почувствовал, говорит: «Я тут отдыхаю за городом, хорошо провел время и сейчас возвращаюсь!» И тогда единственный раз в жизни я позволила себе иронию: «Тем более что с Баскова переулка ехать недалеко!»…

Просто после какого-то момента я поняла, что плакать бесполезно и что для меня моя любовь к нему должна перерасти в большее – в любовь к тому, что я делаю на сцене и чему он меня учит. Никогда его не проверяла, никогда не следила, а у него было такое высказывание: «Если я тебе изменяю, то это не измена, а чисто плотская разрядка, похоть».

К тому же я всегда была очень чувствительной: многое предчувствовала. Мне, может быть, не хватало эрудиции, знаний, но каким-то непонятным образом я все вычисляла: куда идти, с кем быть… Я всегда жила чувствами. Сан Саныч Броневицкий называл меня за это «черепьехой» – так долго я все переживала. Зачастую чувства меня просто захлестывали.