Б. Акимов - Надоело говорить и спорить

Художественным кино я сейчас занимаюсь минимально. После исполнения роли Бормана посыпалось столько предложений играть каких-то убийц, предателей и других страшных людей, что я сам испугался и наотрез отказался от всех предложений. Снялся только в одной картине Свердловской студии «Миг удачи», так как она оказалась близкой моим привязанностям – о горнолыжниках.

Корр. В свое время вы изобрели удивительно емкую и интересную форму радиожурналистики – песню-репортаж. А не приходила ли вам мысль снять фильм-песню?

Ю. В. Вы знаете, приходила. И даже были какие-то конкретные предложения режиссеров. Но… все это не так просто.

Корр. Мне во всяком случае, как рядовому слушателю, очень обидно, что жанр песни-репортажа сейчас практически исчез. Так может быть, он возродится в кино?

Ю. В. И мне тоже жалко, что в последнее время песни-репортажи в «Кругозоре» умерли. Один Борис Вахнюк пытался еще что-то сделать… А что касается соединения песни и кино, то желание у меня есть, и очень большое, но получится ли, сейчас сказать трудно. Так же, как трудно было в свое время представить, что песня может соединиться с документальными записями. Это казалось просто какой-то ахинеей. А когда мы готовили первый номер «Кругозора» и я сделал пластинку с первой документальной песней-репортажем «На плато Росвумчорр не приходит весна…», то, несмотря на то, что она всем понравилась, мы не были уверены, что это не какая-нибудь жуткая безвкусица или какой-то прокол. И только многочисленная почта, которая сразу же стала поступать в редакцию, поддержала нас. Впоследствии я уже просто ехал в командировку и прямо там сочинял песню о конкретных людях, конкретных событиях и старался, чтобы каждая песня носила какой-то обобщенный характер, могла звучать и самостоятельно. Самой удачной работой в этом плане я считаю песню и пластинку, посвященную Павлу Шкляруку – курсанту училища, который в 19 лет совершил замечательный подвиг. В воздухе у него отказал двигатель – я в свое время был пилотом и знаю, что это такое. Шклярук летел на реактивном самолете. Перед ним был город. Он имел право катапультироваться, но тогда самолет упал бы на жилые кварталы. Тогда он повернул практически уже неуправляемую машину на Волгу. Но здесь, по какой-то злой иронии судьбы, плыл большой многопалубный теплоход. Каким-то чудом Павлу удалось увернуться и от него. Он мог еще спастись сам, потому что находился над водой и мог катапультироваться на малой высоте, но увидел, что самолет несется на мост, по которому в это время шел пассажирский поезд. И Павел Шклярук просто отжал ручку от себя и врезался в воду. Практически он спас многих людей ценой собственной жизни. Об этом случае я узнал вот в таком же примерно пересказе. Тут же сел сочинять песню, но выходило что-то не то – трескучее, банальное. И вдруг мне на помощь пришли летчики. Они достали для меня пленку с переговорами Павла Шклярука с землей, записанными в тот момент, когда он падал. И это послужило мощным толчком для создания песни, а сама пленка стала ее составной частью, составной частью этого песенного репортажа.

Корр. Репортажа из жизни, в прямом смысле этого слова.

Ю. В. Да. Эта пластинка имела огромный успех. После ее выхода со всех концов страны лет шесть или семь в редакцию «Кругозора» шли письма. Именем Павла Шклярука назывались школы, пионерские дружины… Настоящие люди не уходят из жизни бесследно…

Беседу вел В. Гладилин, 1978

Корреспондент. Юрий Иосифович, может быть, и вы попробуете начать словами «это было так давно…»?

Ю. Визбор. Попробую. Это было так давно, что время было голодное не только на крупу и на сахар, но и на песни. Замечательные песни военных лет уходили в прошлое, а равноценной замены им не было. Нет, песни-то были, даже много, только писались они для исполнения мощными оркестрами и не менее мощными хорами. Еще были Вертинский, Лещенко «и другие» певцы. Но и они не могли нас устроить. Нам, подросткам, хотелось петь чего-нибудь попроще – как сами живем, что чувствуем.

Корр. Я вспомнил одну вашу песню:

Если не секрет, что пели «злодеи»?

Ю. В. Всякое пели, в том числе и «блатные» песни, и воровские. Время, повторяю, была такое: слишком многие росли без отцов, жили трудно. Уроки у нас – у третьей смены – начинались в половине восьмого вечера, так что целый день во дворе. И непременно – с гитарой. Гитара в таких компаниях, как наша, была делом совершенно обычным. Ее, помнится, даже за серьезный инструмент «не держали». Вот аккордеон – это да! Трофейный…