Анна Герман - Мы долгое эхо

Уже откланивается Анна, смолкла, но звучит вся она, черты – и улыбка, движенье, и шаг ее, ее платье, и светлый поток волос…

«Гори, гори, моя звезда». Этот романс почти эпоха в моей зрелости. Его пела певица-друг в струе мощной романтики у рояля над морем в неумирающем Коктебеле, по моей просьбе – чередуя с другой звездой – Анненского (ей неведомой, мною ей лет 20 назад напетой, ею подобранной и в нас вселившейся), Анна поет его, еле касаясь. Это – воспоминание, прощание, налетевшее, пролетающее! Где слова – описать ее, этот сверху вниз наклонившийся звук – словно кто-то берет, нажав, струну гитары, скользит ею glissando по грифу этого печального, гулкого, в наш век испорченного модой, таинственного инструмента – ее голос скользит и сдержанно, и прихотливо, по грифу печали, и задерживается внизу, на повороте молчания – и, перед тишиной, медлит, еле уловимо кружась над pianissimo.

В зале совершенная тишина…

Песнь, следующая, завлекает ее в игривый, ей не свойственный шепот – но она и в него рождается, разменяв себя на шутливость, на шутки, на смех, и уже закупалась она в смешках жалости, в новизне неожиданностей, в неожиданности веселья!..

Как коротки польские песенки! Слова – звук слов – на мой слух – заглушены музыкой, но их щебет птичкой перепорхнул в голос Анны – это же ее родной, ее детства язык! Которым она укачивает маленького Збышека, в этот звук сын рождается все шире, звучнее, слухом своим – каждый день… Стараясь войти в язык, не понимая, закруживаясь в его круженье, радуясь птичьим вскрикам иноземного веселья, – в нем жила наша с Мариной бабушка до 28-го года ее, – прерванной смертью, весны – в первые дни жизни нашей матери. И мать наша не узнала родного – наполовину – родного своего языка. Зная столько языков других стран, она не спела – ни под рояль, ни наклоняясь над гитарой – ни одной польской песни… Вот их поет одну за другой Анна, и я всею мощью воображенья, всею страстью так и не воплотившейся мечты изучить польский – впитываю прелестные, таинственные своей непонятностью тайны чужой – моей же – страны, отраженье ее сказок, легенд, традиций, ее истории – все это живет сейчас и протянуто нам – а мы не умеем взять. Не оттого ли Анна учит наши русские романсы, русские песни – старинную «Гори, гори, моя звезда» – и мы еще сегодня услышим знакомое с детства тарусское «Из-за острова на стрежень»…ей, может быть, также захочется до конца проникнуть в русскую музыку (но ей легче, она хорошо говорит по-русски), как мне – сколько раз начинала, но жизнь отрывала, – учить польский язык!

Я кончаю мои воспоминанья о покинувшей нас Анне Герман. Птицей в польском золотистом оперении влетела она в русскую музыку – и недолго погостила у нас!

А на другой день я получила от друга-поляка перевод текста пластинки, читаю:

«Интересно… Совсем все иначе, чем наше», – говорю я себе.

Так это май? Да, это, конечно, май! Нам захотелось еще раз вздохнуть песенкой «Без тебя нет меня», помечтать в «Новогодней песенке», раскрыть над головой зонт, заштопанный весенним дождем, пособирать круги с воды на серебряные браслеты, поискать самого шального и проведать дядю, разводящего моль, или оловянного генерала, которому не надо отдавать честь…

«И юмор другой, чем наш…» – думаю я.

А если встретим по дороге старомодные вальсики, то затем, чтобы наша улыбка встретилась с юной улыбкой бабушки, всматривающейся в нас со старой фотографии, и чтобы пригласить ее на танец. Ее тоже!

«И не наше изящество, совсем иное…»

Май стиснул в горсти вчерашние печали, май – сорванный, как букет сирени!

«Хорош образ»… – любуюсь я.

Май – настоящий автор, мы писали под его диктовку. Удалось ли нам это? Это покажут песни. Приглашаем! Если будет вам хоть немножко более по-майски, чем было без наших песенок, – поставьте нам улыбку с плюсом!

В последние годы я больше не слышала о концертах Анны Герман. Но от того друга и спутника моего, с которым я слушала ее пение, я услышала! Анна болеет… Это упоминают в польских газетах – но, поболев, полежав в больнице, она вновь появляется, там, на концертах.