Владимир Рекшан - Ленинградское время, или Исчезающий город

Несколько месяцев я оформлял документы в заграницу. Студент университета, мастер спорта, член сборной СССР! Что еще нужно для счастья в семнадцать лет? Одна проблема – не получались фотографии для анкет. То уха одного не видно, то другого, то галстук забыл надеть, то уголка на фотографии нет. В райкомах и горкомах партии спрашивали о международном положении. Я знал все! И весной 1968 года сделал первую стратегическую ошибку. Меня затребовали в Москве, чтобы отправить в Германию, но я отказался ехать, поскольку на носу зачет по истории Древнего Востока. Амон Ра, понимаешь ли, Гильгамеш! Но в июне все-таки отправился в столицу, где в гостинице стадиона «Лужники» собирали сборную страны для поездки во Францию на матч с тамошней молодежью.

Азарий Семенович Герчиков, человек пожилой и значительный, еле разжимая челюсти, инструктировал:

– Если кого замечу в чем-либо – конец спортивной карьере. И вообще – всему.

Лень ему на нас слова тратить. Азарий Семенович замечает меня. Я как я его не интересую. Его интересуют мои волосы. Они по-битловски почти закрывают уши. Вольнодумство! Герчиков манит меня указательным пальцем:

– Чтобы одна нога здесь. Десять минут. На парикмахерскую. Под полубокс.

Лень ему слова тратить. Но гордый юноша не может перенести такого обращения. А я – гордый.

– К сожалению, я должен отвергнуть ваше предложение и отбыть домой, – произношу вежливо и удаляюсь в номер, начинаю собирать вещи.

Через несколько минут появляется руководитель делегации с уговорами. Дело в том, что от заграницы у нас не отказываются никогда. А тут какой-то щенок, сопляк! Но прыгать в высоту начальники не умеют. Другого юнца за день не оформишь. С начальников же тоже есть кому спросить.

Более всего меня ошарашил тон, с которым ко мне обратились. Я такого обращения просто не знал. Виктор Ильич был всегда вежлив и выдержан, родители, дед с бабкой относились ко мне дружески, школа была корректна: я вырос в традиционной ленинградской среде в те годы, когда Ленинград считался образцом для страны в целом…

В итоге меня уговорили. Во Францию я съездил. Более меня за рубеж не брали. Второй раз я пересек границу через двадцать один год. И пересекаю ее теперь довольно часто. Сладок лишь запретный плод. В той давней истории вел я себя, конечно, как дурак. Зато теперь есть что вспомнить.

Сборная советских юниоров французам проиграла, хотя могла выиграть запросто. Мы же с Рустамом Ахметовым свои очки принесли в полном объеме, победив соперников. Дело было в городке Доле, из которого победители повезли нас на постоялый двор пить вино. Французская революционная молодежь там нарезалась до неприличия. Странный у них, у французов, обычай: из-за одного стола начинают орать и тыкать пальцами в кого-нибудь за другим столом. Тот, в кого тыкали, поднимается, снимает штаны, поворачивается и показывает публике ягодицы… Затем, помню, играли на гитаре и пели революционные песни битлов. «Мишель, ма бель…» Прямо-таки как в знаменитом фильме «Бал». Шестьдесят восьмой все-таки, бунтующий год.

А в Париже получилось так. Казах, грузин и белорус, русские, одним словом, малолетки привезли с собой по здоровенной банке икры с корыстным намерением ее продать. В те годы спортивно-восточно-европейской контрабандой в Париже занимался один поляк, державший магазинчик где-то в центре. Всю нашу восемнадцатилетнюю шоблу высадили возле Нотр-Дама, и Герчиков произнес:

– Гуляйте два часа. И чтоб! А то конец всему. Вообще.

Мы пошли слоняться. А казах, грузин и белорус тормознули тачку, показали водиле бумажку с адресом и рванули к поляку. Тот их встретил и только начал разглядывать банки, как… С той же целью к магазинчику подъехал автобус с начальниками и массажистом из госбезопасности. «Русские» юноши схватили икру, выскочили на улицу, забежали во двор и спрятали товар во французский помойный бачок.

– Выходи по одному! – раздался в арке знакомый голос «массажиста».

С поднятыми руками юноши вышли. Ситуация сложилась пикантная, и кары не последовало. В тот же вечер команду отпустили погулять. Все разбрелись кто куда, а юноши побежали искать помойку. Нашли и икру, и помойку. Попытались продать и продали за гроши в каком-то кафе, поскольку магазинчик поляка уже закрылся.

Было лето, тепло, и все выглядело, как в цветном фильме. Скоро мы вернулись в черно-белую Россию. Вся жизнь ждала впереди.

Второй курс совпал с познанием богемной студенческой жизни. Появилось множество продвинутых товарищей, научивших вместо посещения публичной, скажем, библиотеки пить крепкий кофе в кафетериях, дискутировать о всякой всячине и меняться западными пластинками. Олимпийские идеалы оставались незыблемыми, но их начали теснить другие интересы.