Юлиан Семенов - Бомба для председателя

– Факты были против меня?

– Э... какая глупость! Факты у меня есть и сейчас, даже против президента банка Абса, а он негласно формирует кабинет государства... Какая чушь!.. Я мог взять с вас залог и отпустить на все четыре стороны. Просто, пока вы ездили к вашей сучке, – он оскалился, и лицо его стало неузнаваемым, жестким и сухим, – простите, но иначе я о предателях-женщинах не говорю, за вами следили мои люди, но не потому, что я вам не верил, а для того, чтобы установить, кто еще за вами следит. И следят ли вообще. Если бы не следили, я бы еще долго думал, кто вы такой, Люс... Я боюсь тех, кто шарахается – и в политике и в искусстве... Это же все рядом – искусство и политика. Вы – взаимообогащающие сосуды: правители смотрят ваши фильмы, чтобы понять современного человека, ибо времени для непосредственного знакомства с народом у них нет, а вы, в свою очередь, придумываете себе их, правителей, и подсказываете этим, какими им следует быть... Словом, за вами следили люди из окружения Дорнброка. Конкретно – сотрудники бюро Айсмана. К нему тянутся нити... Вы представляли какую-то опасность для концерна. А с теми, кто представляет опасность, они разделываются, и их можно понять: у них огромное дело, им нельзя ошибаться. Ну а мне вы были нужны живым. Поэтому я вас и спрятал у себя на то время, пока я нащупывал их секс-точки.

– Что? – не понял Люс.

Берг вдруг развеселился:

– Ну, это такие болевые места у контрагента... У кого щиколотка и пятка, у кого поддых, у кого лоб. Словом, вы мне были не нужны в качестве трупа, потому что я видел в комбинации много дыр, – это был как ловленый мизер в преферансе. И я многого добился, спрятав вас в тюрьме. Они вынуждены были снять с вас обстрел и вместо вас подставили какого-то мифического помощника. А мне удалось узнать, что Кочев, этот красный, сидел с Гансом в кабаке и тот дал ему ваш телефон и просил позвонить с зональной границы – видимо, он понимал, что и за ним самим следили... Почему же за ним стали следить, за сыном Дорнброка? Я покажу вам материалы, которые я получил из Гонконга, я все вам покажу, вот эта гора папок – для вас. А вы лишь мне сказали и никому больше не говорили и не скажете о том, что Ганс предлагал вам делать фильм о наци и о бомбе для председателя... Для какого председателя? И о какой бомбе шла речь? Вы понимаете, Люс, что вы оказались вроде меня при нацизме? Вы понимаете, что Кочев ни в какой не в ЮАР? Это чушь! Ему незачем бежать в ЮАР. Сколько их, таких, как он, живет у нас во Франкфурте самым спокойным образом! И здесь, в филиале «свободы», Кочева нет, Люс, и Дорнброк не покончил с собой, а был убит... Отравлен... Почему?

«Он хочет, чтобы я вошел в это дело, – понял Люс. – Он подтаскивает меня к тому, чтобы я предложил ему свои услуги. А что я могу сделать? Хотя, в общем-то, я могу кое-что сделать, но это обречет меня на нищету и голод, я понимаю, куда клонит старик. Интересно, он скажет об этом впрямую или будет толкать меня к решению, как поводырь слепца?»

– Почему вы не выступите с этим в прессе? – спросил Люс.

– С чем?

– С тем, о чем вы только что рассказали.

– Факты? Где тело Кочева? Кто его убил? Кому это было выгодно? Кто отравил Ганса Дорнброка? Только самые близкие люди, это понятно, но кто именно? Не мог же отец санкционировать это! Если я пойду к старшему Дорнброку, какие я ему выложу доказательства?

«А все-таки тюрьма калечит человека быстрее, чем можно было предположить, – подумал Люс. – Я дорого бы дал, чтобы найти в себе силы сказать старику „до свидания“ и уйти домой. Почему я должен доделывать его дела? А я буду потеть, казнить себя, понимать, что берусь не за свое дело, но все равно не смогу подняться и уйти отсюда. А может быть, слава богу, что это так? Может быть, я перестану быть самим собой, если найду в себе силы уйти, сказав ему „до свидания“? У меня не хватит сил, чтобы уйти, но хватит ли у меня сил, чтобы потом держаться – после того, как я стану рядом с ним? Он старик, ему нечего терять...»

– А если это сделаю я?

– Что именно?

– Заявление для печати...

– Ерунда. Не рвите пушнину и не качайтесь на люстре... Вас сомнут. Художник должен молчать до тех пор, пока он не сделает свое дело. Важен его фильм. Книга. Холст. Разговор можно забыть, болтуна – скомпрометировать или убить, а фильм убить нельзя. Словом, беретесь за эту тему? Ваш фильм об этом? Или – ну их всех к черту!

«Все верно, – подумал Люс. – Он назвал то, о чем я догадывался с первой минуты. Молодец. Он очень верно думает. Он прав: умереть спокойно, в теплом клозете – заманчивая перспектива, но тогда, наверное, надо уйти на телевидение и делать воскресные программы для „семьи и дома“. Тогда надо поставить на себе точку. Если уйти сейчас, тогда, значит, надо сказать себе правду: „Ты устал, Люс, ты сломан, и не твое это дело идти в драку с наци, не твое...“