Юлиан Семенов - Бомба для председателя

– Об этом пока рано говорить.

– Фильм будет игровым?

– Не знаю. Пока не знаю. Скорее всего, сплав актерской игры с хроникой...

Шварцман поднялся, прошелся по кабинету, то и дело вытирая шею платком – он сильно потел, когда волновался.

– Если это связано с документалистикой, я попробую поговорить кое с кем на Кудаме 3: они прокатывают оскопленную шведскую порнографию, ваша задумка может их заинтересовать.

– Спасибо, – сказал Люс. – Только это еще не точно – документалистика...

– Новый фильм будет автобиографичным, связанным с вашим делом?

– Как сказать...

– Сказать мне надо правду.

– Если я скажу «да»?

– Тогда я спрошу, кто будет играть роль вашей подруги. На это клюнут...

– Этого не будет. Не в этом смысл моего замысла.

– Тогда ваше предприятие никого не заинтересует. Если бы вы пошли на то, чтобы рассказать зрителям про свой интимный мир, мне удалось бы что-нибудь придумать. Толпа любит подглядывать в замочную скважину.

– Как вы думаете, во что может вылиться неустойка? Приблизительно, весьма приблизительно?

– Тысяч двести. Не меньше.

– Но я же доделаю этот наш фильм! – сказал Люс. – Ну, скажем, через два месяца мы его сдадим... Это никак не повлияет на сумму неустойки?

– Об этом сейчас преждевременно говорить, Люс. Вероятно, в дальнейшем что-то мы сможем получить назад. Но об этом сейчас рано говорить.

– Я очень сожалею, милый, – сказал Люс, поднимаясь, – но мне придется вас огорчить... Если вы не сможете договориться о пролонгации картины, этой картины или же что-нибудь придумать с новой, я вынужден буду уплатить вам неустойку...

– У вас нет денег, Люс.

– Я, быть может, останусь голым, но я задумал эксперимент. К этому эксперименту рано или поздно приходит каждый художник, Шварцман...

– Что за эксперимент? – устало спросил продюсер, тоже поднимаясь.

– Чехов писал, что надо по капле выдавливать из себя раба. Вот этим я и решил заняться в тот месяц, под который просил у вас деньги.

От Шварцмана Люс поехал к владельцу радиозаводов Клементу фон Зеедле. Их познакомили месяцев пять назад, и Зеедле сказал тогда, что собирается вложить деньги в кинопроизводство. «Заезжайте, – предложил он тогда Люсу, – обменяемся соображениями. Я, естественно, не очень-то разделяю ваши политические концепции, однако искусство ваше впечатляет, и равнодушных я не видел – одни хотят линчевать вас, другие собирают деньги на прижизненный памятник. Заезжайте, быть может, договоримся о чем-то на будущее».

– Здравствуйте, рад вас видеть, Люс, – сказал Зеедле. – Я был огорчен, узнав о ваших неприятностях. Кофе? Коньяк?

– Спасибо. У меня к вам деловой разговор.

– Кофе не мешает делам... Кстати, неприятности кончились или остались хвосты?

– Все кончилось.

– Ну и слава богу... Я был убежден в этом...

Кабинет у Клемента фон Зеедле, в отличие от маленького бюро Шварцмана, был громадный, обставлен новой мебелью, но не той, которая рекламируется как «самая удобная и надежная», а особой, сделанной на заказ в Скандинавии, из светлого дерева; кресла обтянуты настоящими тигровыми и леопардовыми шкурами, на стенах не репродукция с Гогена, а настоящий Пикассо и Сальвадор Дали.

В отличие от Шварцмана, владелец радиозаводов не стал вызывать секретаршу, а сам заварил кофе и поставил перед Люсом чашку.

– У меня родилась идея, господин Зеедле. Идея нового фильма.

– Спасибо, что пришли ко мне. Польщен. Когда бы вы смогли начать работу?

– Сегодня.

– Прекрасно. Сколько это будет мне стоить?

– Первый взнос – двести тридцать тысяч.

– Это ерунда. Это не деньги. Каким будет второй взнос?

Люс почувствовал, как его тело, все это время напряженное (из-за этого ему было неудобно сидеть в машине, и у Шварцмана, и здесь), стало прежним, упругим и подвластным ему. Он откинулся на спинку стула и вытянул ноги.

– Я не совсем готов к ответу, но думаю, что мы уложимся в семьсот тысяч, от силы в миллион.

– Я советовался с моими друзьями... Они говорили мне, что прокат требует сейчас лишь широкоформатных цветных лент... Вы знаете об этом?

– Да.

– Простите, что я задал вам этот вопрос, но многие режиссеры считают, что целесообразнее выражать идею в черном цвете, – продолжал Зеедле. – Теперь последнее... Тема вашей новой работы?

– Я не умею рассказывать замысел. Что-то про банду. Пиф-паф, коварство, ум, ловкость, насилие, смерть...

– Но об этом уже много сделано, – удивился Зеедле. – Вы – и вдруг вестерн? Оставьте это безвкусным парнишкам из Голливуда. Давайте что-нибудь в духе Антониони, но так, – неожиданно засмеялся Зеедле, – чтобы при этом можно было коснуться проблем радиопромышленности в двадцатом веке.