Генрих Ланда - Сборник

Она выросла в провинции, в селе, недалеко от железнодорожной станции. Во время войны там одно время формировались воинские части, отправлявшиеся на фронт.

Однажды у их калитки остановился солдат и попросил напиться воды. Мать позвала его в дом, усадила, велела семнадцатилетней Вере накрыть на стол. Потом долго его не отпускала, сказала дочери, чтоб та взяла гитару и спела, и солдат, молодой парнишка, засиделся, пока не надо было уже спешить к отправке. Прошло сколько-то времени – и вдруг прибывает им треугольник с фронта. Пишет этот солдат, пишет, что не мог не написать письмо, пишет, как много значили для него те минуты, которые он провёл в их доме. Если бы вы знали, писал он, как я вышел из вашей калитки и, отойдя за угол, плакал навзрыд, прислонясь к дереву…

Разрешите мне писать вам, ваши письма и мысль о вас будут оберегать меня в бою…

И письмо адресовано Вере. Она не знала, что делать, но мать велела ответить обязательно, и с того дня и до конца войны длилась эта переписка.

"Ну, а что было потом?" – спросил я Веру Даниловну. Что ж потом, отвечала она, потом война кончилась. Он прошёл её без единой царапины и вернулся к себе в Ленинград. Он был, кажется, из семьи музыкантов. Переписка продолжалась, и вскоре он приехал к ним в гости. Потом ещё иногда писали письма, а потом она уехала поступать в институт, и они потеряли друг друга из виду.

Так ответила Вера Даниловна на мой случайный вопрос.

Если уж начинаться, то делать всё добросовестно. А то – и отпуск пропадет, и результата не будет, лучше было бы тогда на юг куда-нибудь съездить. Так что пришлось старательно выполнять все предписания, а их было достаточно, чтобы сделать и без того унылую санаторную жизнь совсем нудной. Не бегать, не прыгать, ничего не поднимать, спать на доске, не сидеть – чтобы не сгибать спину, не купаться – чтобы не переохлаждаться, не загорать – чтобы не хотелось купаться, и еще ванны, и еще массаж, и еще подводное вытяжение – что-то вроде распятия, этой процедурой оказывают честь тем, кто еще не совсем рассыпается и имеет относительно крепкое сердце.

И я добросовестно ходил с махровым полотенцем в воняющий сероводородом "бальнеологический" корпус, и висел на ремнях со свинцовыми гирями на поясе, и лежал под щипками и шлепками равнодушно-доброжелательных массажисток. И ещё – неспешное, как в коровьем стаде, хождение в столовую и из столовой, ленивое чтение на свежем воздухе среди дивной природы, ради которой сюда приезжают со всех концов страны.

Говорят, здешний лес сам по себе является самым мощным лечебным фактором. Вот и бродил я по этому фактору каждый день, так как погода всё время была чудесной, придумывал себе маршруты для развеивания скуки. А потом даже и со скукой примирился и стал считать её ещё одним лечебным фактором.

Вообще-то вначале, когда впереди целый летний месяц, всегда кажется, что тебя ждёт что-то интересное, волнующие знакомства и приключения. Принимаешь решения в этот раз вести себя поактивнее, не сторониться людей, сразу, не теряя времени, заводить приятелей, создать компанию и прожить месяц так, чтобы нехватало дней и вечеров, чтобы надолго осталось приятное воспоминание. Но программа действий начинает разваливаться сразу по приезде, чему способствуют занятый своей гипертонией сосед по комнате, бесцветная публика на санаторских дорожках, состоящая из развалившихся на скамьях мужчин в сиреневых майках и соломенных шляпах да дебелых женщин в крепдешиновых платьях, степенно прохаживающихся по-двое и по-трое, а также объявление в столовой о том, что сегодня в 18.30 состоится лекция главного врача санатория на тему "Соблюдение санаторного режима – важнейшая предпосылка эффективности санаторно-курортного лечения". И так остаются твоими единственными собеседниками соседи по столу, с которыми ты обсуждаешь достоинства сегодняшней запеканки и недостатки вчерашнего печенья. А вечером можно пойти на танцплощадку, которая призывно светится из-за деревьев, как костёр человечьего стойбища, и где шаркают сандалетами по засыпанному сосновыми иголками цементу уже примелькавшиеся пары, и на скамьях сидят, сложив руки на животах, мамаши и бабушки с малолетними отпрысками, и пластинки все уже выучены наизусть, и только никогда не надоедает смотреть вверх, где небо блекнет постепенно и неравномерно, сначала густо синеет на востоке, оставляя запад светиться призрачным зеленовато-розовым сиянием, и сосны превращаются в тёмные величественно-неподвижные силуэты. А потом, когда небо вовсе почернеет, верхушки сосен начнут слабо светиться отраженным оранжевым светом, идущим снизу от фонарей и окон… Ах, эти верхушки сосен! Когда приходится много работать и утомляться, я просыпаюсь среди ночи и не могу заснуть, и раз я решил лежать и думать о чём-нибудь спокойном и самом лучшем в жизни, и перебирал долго, потому что лучшие воспоминания все были самые неспокойные, и потом обнаружил, что осталось одно – это солнечный день, и шумящие под бегущим там, наверху, ветром вершины сосен на фоне глубокого-глубокого неба, и запах смолы, и дробный стук дятла, и вниз летят, кружась, легкие чешуйки коры. А потом можно перевернуться лицом к теплой земле и рассматривать иголки и травинки, и ползущих муравьёв, и листик земляники…