Осип Назарук - Роксолана

На это Касыму уже нечего было возразить. Медленно, то и дело озираясь, он тихо заговорил:

– А было это так. Когда в городе Ограшкей умер отец нашего падишаха, блаженной памяти султан Селим – да будет Аллах милостив к душе его! – и на черной повозке тело его везли в Стамбул, тогда на престол султанов взошел сын его Сулейман, да живет он вечно! А тем временем начался мятеж в войсках, стоявших в Стамбуле…

– В самом деле!? – удивленно прервала Эль Хуррем. – Мятеж… против… Сулеймана? А почему же я об этом до сих пор ни разу не слышала?

– Потому что правоверные никогда не говорят об этом во дворце падишаха, ибо мятеж страшнее войны и мора.

– А что же послужило причиной бунта? И кто его поднял? И с какой целью? И как Сулейман справился с ним?

Теперь и она припомнила, что султан Сулейман не слишком охотно посещал ту окраину Стамбула, где располагались казармы янычаров. А если она все-таки вынуждала его ехать туда, то надвигал тюрбан на глаза и становился на редкость молчалив.

А Касым продолжал:

– Мятеж, о Хуррем, страшнее войны. Потому что, если дать ему разгореться, брат начнет убивать брата, отец – сына, а дочери предадут собственных матерей. И кровь рекой потечет по улицам…

Он тяжело вздохнул.

– А раздувают его злые люди, те, что нюхом чуют, что вот-вот над ними нависнет твердая рука истинного владыки. И причин для возмущения находится сотня тысяч, а если причин нет – их выдумывают.

– Что же они выдумали тогда?

– Ничего. Просто потребовали от молодого султана огромных выплат золотом и неслыханных даров.

– Кто потребовал?

– Янычары, – ответил Касым так тихо, словно опасался, что стены имеют уши.

– И султан уступил?

– Ту страшную плату они запомнят и уже никогда больше не посмеют повернуть оружие против своего владыки.

Султанша Эль Хуррем затаила дыхание и вся обратилась в слух. А в ее красивой головке кипели такие мысли, что она прикрыла глаза, чтобы Касым не смог прочесть в них даже намека на то, что творилось в ее душе.

Комендант Стамбула вел рассказ дальше:

– Бунтовщики успели повесить двух-трех ага, и на площадях столицы уже слышался грохот выкатываемых ими орудий. В серале началась паника, когда молодой падишах велел привести ему трех коней. Я тогда еще оставался в чине адъютанта наследника, ибо не было времени ни для чинов, ни для каких-либо перемен. Привели коней. Молодой падишах вскочил в седло и указал на меня и на Ахмеда-пашу, который позже стал великим визирем. Мы оба тоже сели на коней, уже догадываясь, что на уме у султана. Переглянулись с Ахмедом, но ни один из нас не решился перечить падишаху.

– И вы поехали втроем?

– Втроем, о Хуррем!

– Без стражи?

– Никакой стражи. Сулейман скакал впереди, а мы за ним. Уже издалека стал слышен гул казармы – она шумела, как Босфор в бурю. А падишах молча въехал во двор, где все кипело, как в котле.

– Его не узнали? – прервала она.

– Его сразу же узнали, так как он не раз водил янычаров на учения еще будучи наследником, и его знал в лицо всякий солдат в столице. Падишах все так же молча спешился, и мы сделали то же, что и он. И я, и Ахмед – оба мы были уверены, что живыми не вернемся с этой прогулки.

– А вы думали о том, что будет с султаном?

– Скажу правду, о Хуррем! Мы об этом не думали.

– И что же случилось потом?

– Падишах прошел прямо во взбунтовавшуюся казарму.

– И все успокоились?

– Нет, не успокоились, о радостная мать принца! Наоборот – увидев падишаха, направили на него копья и острия ятаганов. И стало так тихо, как перед неслыханным злодеянием.

– А что же падишах?

– Падишах спокойно произнес следующее: «Со всеми сразу говорить я не могу. Пусть выйдут трое ваших предводителей!»

– И они вышли?

– Да. Вышли и остановились в кольце мечей.

– И что сказал им падишах?

– Ни единого слова, только молниеносным движением выхватил саблю и тремя ударами на месте зарубил всех троих, да так быстро, что никто не успел опомниться.

Эль Хуррем побледнела. Касым произнес:

– После этого вся взбунтовавшаяся казарма бросила оружие и пала на колени, умоляя о прощении. Султан Сулейман молча повернулся и вышел. В тот же день янычаров разоружили. А когда зашло солнце, кровь уже залила весь пол в казарме, что протянулась на целую милю.

Дрожа под впечатлением того, что поведал Касым, Эль Хуррем спросила:

– И всех их султан обрек на смерть?

– О хасеки Хуррем! Падишах не осудил ни одного из них, а передал право судить мятежников войсковому суду. Только приказал включить в его состав, кроме ученых судей, одного калеку-ветерана – первого же, которого его посланец встретит на улицах Стамбула. И этот суд никого не помиловал. Потому что можно помиловать любого преступника, даже и убийцу, но нельзя помиловать взбунтовавшееся войско. Если бы их помиловал суд, то Аллах не помиловал бы ни бунтовщиков, ни самих судей.