Мэри Рено: Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)

– Я сказал ему, что ты хочешь меня видеть, – сказал мальчик.

Не было нужды произносить имена. Для ребенка, любящего поболтать, он рано научился держать язык за зубами.

Мальчик почувствовал, что мать улыбнулась. Она всегда лгала отцу. Ее способность лукавить представлялась ребенку особым, только ей присущим мастерством, редким, как умение играть на костяной флейте музыку для змей.

– Мама, когда ты выйдешь за меня замуж? – спросил ребенок. – Когда я стану старше, когда мне будет шесть?

Она поцеловала его в затылок и быстро провела пальцем вдоль позвоночника:

– Когда тебе будет шесть, спроси меня снова. Четыре года – слишком мало для помолвки.

– Мне будет пять в месяце Льва, – настаивал мальчик. – Я люблю тебя.

Мать молча поцеловала его.

– Ты любишь меня больше всех? – тревожно спросил сын.

– Я люблю тебя всего. Я бы тебя так и съела.

– Но больше всех? Ты любишь меня больше всех?

– Когда ты хорошо себя ведешь, – улыбнулась мать.

– Нет! – Он оседлал ее, сжав коленями, молотя кулаками по плечам. – По-настоящему больше всех. Больше, чем кого-то еще. Больше, чем Клеопатру.

Она издала тихое восклицание, в котором звучала скорее ласка, чем упрек.

– Да! Да! Ты любишь меня больше, чем царя.

Он редко говорил «отец» без особой на то нужды и знал, что мать это ничуть не огорчает. Мальчик всем телом ощутил, что она беззвучно смеется.

– Возможно.

Торжествующий и взволнованный, он скользнул вниз и лег рядом.

– Если ты пообещаешь любить меня больше всех, я кое-что тебе дам, – сказал малыш.

– О, тиран. Что это может быть?

– Посмотри, я нашел Главка. Он заполз ко мне в постель.

Откинув одеяло, мальчик показал змею. Та вновь легко обвилась вокруг него: похоже, ей это нравилось.

Олимпиада посмотрела на змею – блестящая голова поднялась с белой грудки ребенка, и раздалось тихое шипение.

– Надо же, – сказала царица, – где ты ее взял? Это не Главк. Того же вида, да. Но намного больше.

Мать и сын вгляделись в свернувшиеся кольца змеи; сердце ребенка наполнилось гордостью и предчувствием чего-то необыкновенного. Он похлопал, как его учили, змею по шее, и ее голова снова опустилась.

Губы Олимпиады приоткрылись, зрачки расширились, глаза стали почти черными, руки, обвивавшие ребенка, ослабли. Все силы, казалось, сосредоточились во взгляде.

– Она знает тебя, – шепнула царица. – Будь уверен, сегодня вечером она явилась не в первый раз. Наверняка она часто навещала тебя, пока ты спал. Видишь, как она приникла к тебе. Она хорошо тебя знает. Ее послал бог. Это твой демон [4], Александр.

Лампа мигнула. Сосновая головешка, догорая, вспыхнула голубым пламенем перед тем, как превратиться в горячую золу. Змея быстро стиснула его тело, словно поверяя секрет. Ее чешуя переливалась, как лунная рябь на воде.

– Я назову ее Тихе [5], – сказал мальчик через некоторое время. – Она будет пить молоко из моего золотого кубка. Станет ли она говорить со мной?

– Кто знает? Он твой демон. Послушай, я расскажу тебе…

Приглушенные невнятные голоса, доносившиеся из зала, вдруг зазвучали громче. Мужчины, распахнув двери, громко прощались друг с другом, пожелания доброй ночи мешались с шутками и пьяным смехом. Шум обрушился, проникая сквозь все заслоны. Олимпиада оборвала разговор, теснее прижала к себе ребенка и спокойно сказала:

– Не волнуйся, он сюда не придет.

Но мальчик чувствовал, как напряженно она прислушивается. Раздались звуки тяжелых шагов, потом человек обо что-то споткнулся и выбранился. Древко копья Эгиса с легким стуком ударилось о пол, и его подошвы щелкнули, когда страж взял на караул.

Топая и спотыкаясь, человек поднялся по лестнице. Дверь распахнулась. Царь Филипп с яростью захлопнул ее за собой и, даже не взглянув на постель, стал раздеваться.

Олимпиада натянула одеяло. Ребенок, глаза которого округлились от тревоги, на мгновение обрадовался, что лежит спрятанным в укрытии из мягкой шерсти и под защитой благоухающей материнской плоти. Но вскоре он начал испытывать ужас перед опасностью, которой не мог противостоять и которой даже не видел. Александр приподнял край одеяла и стал подглядывать: лучше точно знать, чем гадать попусту.

Царь уже скинул одежду; поставив ноги на мягкий пуф рядом со столиком для притираний, он развязывал ремни сандалии. Обрамленное черной бородой лицо склонилось набок, чтобы лучше видеть; его слепой глаз был обращен к кровати.

Минул уже год с того времени, как Александр стал вертеться на площадке борцов, если кто-нибудь заслуживающий доверия брал его с собою. Нагие тела или одетые, все едины, разве что на голом теле лучше были заметны боевые шрамы мужчин. Но нагота отца, которую мальчик редко видел, всегда возбуждала в мальчике отвращение. Потеряв глаз при осаде Метоны, Филипп стал внушать ужас. Поначалу глаз скрывала повязка, из-под которой стекали, оставляя грязный след и теряясь в бороде, окрашенные кровью слезы. Потом повязку сняли. Веко, пронзенное стрелой, сморщилось и пестрело красными шрамами, черные ресницы слиплись от гноя. В Филиппе пугало все: борода и комья волос на голенях, плечах и груди; полоска черных волос спускалась по животу к кусту, росшему в паху, словно вторая борода, руки, шея и ноги, обильно покрытые рубцами – белыми, красными, багровыми. Царь рыгнул, наполняя воздух запахом винного перегара; показалась щербина в зубах. Ребенок, выглядывая из-под одеяла, внезапно понял, на кого похож отец. Он – великан-людоед, одноглазый Полифем, захвативший спутников Одиссея и сожравший их живьем.