Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

– Большое вам спасибо, Ивонна! – сказала Рут.

Ивонна ухмыльнулась еще шире и, грузно переваливаясь с ноги на ногу, удалилась.

– Вид на жительство для Рут! – сказал Керн. – Вот было бы здорово! Ей, кажется, везет на этот счет! В Швейцарии ей разрешили пожить легально целых три дня!

– Скажите, Рут, вы перестали заниматься химией? – спросил Марилл.

– Да. То есть и да и нет. Пока перестала.

Марилл понимающе кивнул.

– Хорошо сделали. – Он указал на молодого человека, сидевшего у окна с раскрытой книгой. – Вот уже два года, как этот юноша моет посуду в одном ночном клубе. Когда-то он учился в немецком университете. Две недели назад защитился на доктора, но выяснилось, что здесь, во Франции, ему нигде работать нельзя. Есть надежда устроиться в Канштадте. Теперь он изучает английский, чтобы со временем защитить свою диссертацию в Англии и отправиться в Южную Африку. Как видите, и такое случается. Это вас утешает?

– Да.

– А вас, Керн?

– Меня все утешает. Между прочим, как ведет себя парижская полиция?

– Работает довольно вяло. Конечно, надо быть начеку, но ничего похожего на Швейцарию здесь нет.

– Вот это самое большое утешение! – сказал Керн.

На следующее утро Керн пошел с Классманом в Бюро помощи беженцам, чтобы зарегистрироваться. Оттуда они направились в префектуру.

– Нет ни малейшего смысла заявлять о своем прибытии, – сказал Классман. – Вас немедленно вышлют. Но вам будет интересно посмотреть, что там творится. Бояться незачем: наряду с церквами и музеями здания полицейских управлений – самые безопасные места для эмигрантов.

– Это верно! – ответил Керн. – Правда, о музеях я как-то еще не думал.

Префектура представляла собой могучий комплекс строений, окаймлявших большой двор. Миновав несколько арок и войдя в парадное, Классман и Керн очутились в обширном помещении, напоминавшем вокзальный перрон. Вдоль стен тянулся ряд окошек, за которыми сидели служащие. В середине зала стояли скамьи без спинок. Несколько сот человек сидели или стояли в длинных очередях к окошкам.

– Этот зал для избранных, – заявил Классман, – почти что рай. Все они имеют вид на жительство, который необходимо продлить.

Керн сразу почувствовал царившую здесь атмосферу подавленности и тревоги.

– И это вы называете раем? – спросил он.

– Именно так. Посмотрите сами!

Классман показал на женщину, отошедшую от ближайшего к ним окошка. С выражением какого-то дикого восторга она разглядывала бумажку, на которой сотрудница префектуры поставила новый штамп. Затем подбежала к группе ожидающих.

– На четыре недели! – сдавленным голосом проговорила она. – Продлили на целый месяц!

Классман и Керн переглянулись.

– Месяц… в наше время это уже почти целая жизнь, не правда ли? – сказал Классман.

Керн кивнул.

Теперь у окошка стоял какой-то старик.

– Так что же мне делать? – спросил он расстроенным голосом.

Чиновник скороговоркой начал объяснять ему что-то. Старик внимательно выслушал ответ.

– Понимаю вас. Но что же мне все-таки делать? – снова спросил он.

Чиновник повторил свое объяснение.

– Следующий, – сказал он затем и взял документы, протянутые через голову старика кем-то другим.

Старик обернулся к человеку, стоявшему за ним.

– Ведь я еще не кончил разговор! – сказал он. – Я так и не знаю, что мне делать. Куда же мне обратиться? – вновь обратился он к чиновнику.

Тот что-то пробурчал, продолжая читать документы. Старик держался за дощечку у окошка, как потерпевший кораблекрушение за обломок мачты.

– Как же мне быть, если вы не продлите мой вид на жительство? – еще раз спросил он.

Чиновник больше не обращал на него внимания. Старик повернулся к очереди.

– Что же мне теперь делать?

Перед ним была стена каменных, озабоченных, затравленных лиц. Ему ничего не ответили. Но вместе с тем никто не пытался оттеснить его. Один за другим люди просовывали свои документы в окошко, и каждый старался не задеть старика.

Он опять заговорил с чиновником.

– Но ведь должен же кто-нибудь сказать, как мне быть! – тихо повторял он снова и снова. Он уже только шептал, и в глазах его застыл испуг. Его руки, изборожденные вздувшимися венами, все еще цеплялись за маленькую подставку у окошка. Теперь он пригнулся, и бумаги, протягиваемые над его головой, шелестели, как волны. Наконец он умолк и, словно мгновенно обессилев, отпустил дощечку и отошел от окошка. Большие кисти рук свисали, точно подвешенные к двум канатам. Казалось, и кисти, и руки уже не принадлежат ему и случайно привязаны к плечам. Казалось, его голова, наклоненная вперед, стала безглазой и он не видит ничего. И пока он так стоял, совершенно потерянный, Керн заметил у окошка еще одно лицо, застывшее в отчаянии. Затем последовала недолгая торопливая жестикуляция, и опять эта страшная, безутешная неподвижность взгляда, это как бы слепое заглядывание в самого себя – не осталось ли хоть тени надежды на спасение?