Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

– Поедем еще немного дальше, – сказала она. – Поедем самую малость вниз.

Я переглянулся с Кестером.

– Поедем…

Она устроилась рядом со мной на заднем сиденье. Я обнял ее одной рукой и укрыл нас обоих пледом.

– Робби, милый, – прошептала она у моего плеча, – теперь мы как будто бы едем домой, возвращаемся в нашу прежнюю жизнь…

– Да, – сказал я и подтянул плед, укрывая ее с головой.

Чем ниже мы спускались, тем быстрее темнело. Пат полулежала, укутанная пледами. Она просунула руку мне на грудь, под рубашку. Кожей я чувствовал ее ладонь, потом ее дыхание, ее губы и – слезы.

Осторожно, чтобы Пат не заметила разворота, в следующей деревне Кестер, объехав по большому кругу рыночную площадь, медленно направил «Карла» в обратный путь.

Когда мы вновь переезжали через хребет, солнце уже исчезло, а на востоке между поднимающимися облаками повисла бледная и ясная луна. Мы ехали обратно. Колеса в цепях, монотонно шурша, катились по дороге, стало совсем тихо, я сидел неподвижно, боясь шелохнуться, и чувствовал на своем сердце слезы моей Пат, словно там кровоточила рана.

Через час я сидел в холле. Пат была у себя, а Кестер отправился на метеостанцию – узнать, ожидается ли снегопад. Вечер выдался серый и мягкий, как бархат. Сквозь легкий туман проглядывал месяц в венце. Вскоре появился и подсел ко мне Антонио. Поодаль от нас, за одним из столиков, сидело какое-то, я бы сказал, пушечное ядро в грубошерстном спортивном костюме с чрезмерно короткими штанами «гольф». Младенческое лицо с толстыми губами и холодными глазками венчал круглый розово-красный и совершенно лысый череп, голый, как бильярдный шар. Рядом сидела узкокостная худая женщина с глубокими тенями под глазами и с каким-то молящим, горестным взглядом. Пушечное ядро было явно оживлено, голова его непрерывно двигалась, ладошки описывали в воздухе гладкие и округлые линии.

– Как все-таки чудесно здесь, наверху, просто удивительно хорошо! Эта панорама, этот воздух, это питание! Тут тебе действительно должно быть просто здорово…

– Бернгард… – тихо сказала женщина.

– Действительно здорово! И мне бы так когда-нибудь. Так тебя лелеют, так ухаживают за тобой! – Он залился маслянистым хохотком. – Впрочем, ты достойна этого…

– Ах, Бернгард, – уныло произнесла женщина.

– А что, а что? – радостно гудело ядро. – Ведь лучше и не придумаешь! Ты здесь просто как в раю! А ты знаешь, что творится там, внизу? Не знаешь! А мне завтра снова надо погрузиться в эту кутерьму! Благодари Бога, что ты так далеко от всего этого! Я же очень рад – воочию убедился, как тебе здесь хорошо.

– Да нехорошо мне, Бернгард, – сказала женщина.

– Что ты, милая, – бодро затараторил Бернгард, – хныкать не надо! Что же тогда говорить нашему брату! Ни минуты передышки, везде сплошные банкротства… Не говорю уже о налогах… Хотя работаем-то мы, в общем, с охоткой…

Женщина ничего не ответила.

– Экий бодрячок! – сказал я Антонио.

– Да еще какой! Я наблюдаю его с позавчерашнего дня. Любая попытка его жены что-то сказать разбивается о его неизменное: «Да здесь же тебе просто чудесно!» Он, знаете ли, ничего не хочет замечать – ни ее страха, ни ее болезни, ни ее одиночества. Видимо, давным-давно живет в Берлине с каким-то себе подобным пушечным ядром женского пола, а сюда приезжает раз в полгода и, потирая жирные ручки, наносит жене, так сказать, протокольный визит. А сколько жизнелюбия в этом типе, помышляющем только о том, что удобно ему! Лишь бы ни во что не вникать!.. Такое здесь часто можно увидеть.

– Эта женщина здесь давно?

– Да уже около двух лет.

Через холл с хохотом прошла стайка молодежи. Антонио засмеялся:

– Они с почты. Послали телеграмму Роту.

– А кто такой Рот?

– Человек, которому вскоре предстоит уехать отсюда. В телеграмме они ему сообщают, что ввиду эпидемии гриппа в его родных краях отправляться туда не следует, а надо, мол, побыть еще какое-то время здесь. Такие шутки тут в ходу. Ведь им-то самим придется остаться, понимаете? Наверняка придется.

Я смотрел в окно на серый бархат померкших гор. Все это неправда, подумал я, не похоже на действительность, так не может быть. Санаторий не более чем сцена, на которой люди слегка играют в смерть. Когда в самом деле умирают, это, должно быть, страшно серьезно. Мне захотелось догнать этих молодых людей, похлопать их по плечу и сказать: «Ведь здесь только салонная, мнимая смерть, не так ли? Вы просто веселые актеры-любители, и вам нравится играть в умирание! Потом вы все воскреснете, встанете и будете раскланиваться, разве нет? Кто же умирает из-за чуть повышенной температуры или хриплого дыхания? Смерть не бывает без стрельбы, без ран. Уж это-то я точно знаю…»