Френсис Фицджеральд: Волосы Вероники

– И все-таки мне кажется, – устало прервала ее миссис Харви, – ты должна как-то помочи Веронике. Я не отрицаю, что ей недостает живости.

Марджори испустила стон.

– Живости! Господи боже ты мой! Да ты знаешь, о чем она говорит с кавалерами – о том, как у нас жарко, как сегодня тесно в зале или о том, как на будущий год она поедет учиться в Нью-Йорк – и ни разу, ни разу я не слышала, чтобы она говорила о чем-нибудь другом. Хотя нет, иной раз она спрашивает, какой марки автомобиль у ее собеседника, и сообщает, какой автомобиль у нее. Увлекательно, нечего сказать.

Они помолчали, но вскоре миссис Харви снова принялась за свое:

– Я знаю одно: за другими девушками, и вполовину не такими славными и привлекательными, как Вероника, ухаживают. Марта Кэри, к примеру, и толстая и крикливая, а мать ее и вовсе пошлая особа. Роберта Диллон в этом году так усохла, будто явилась из Аризонской пустыни. Она себя вгонит в гроб танцами.

– Да мама же, – нетерпеливо прервала ее Марджори. – Марта веселая и бойкая, а уж как умеет себя подать! Роберта дивно танцует. За ней испокон века воздыхатели ходят толпами.

Миссис Харви зевнула.

– Я думаю, всему виной примесь этой индейской крови в Веронике, – продолжала Марджори. – А вдруг это атавизм? Индианки только и знали, что сидеть кружком и молчать.

– Отправляйся спать, дурочка, – засмеялась миссис Харви. – Зря я тебе рассказала про индейскую кровь, но я не думала, что тебе это так западет в голову. И вообще, твои рассуждения мне представляются довольно-таки глупыми, – сонно заключила она.

Они снова помолчали, Марджори обдумывала, стоит ли труда переубеждать мать. После сорока люди так трудно поддаются переубеждению. В восемнадцать наши убеждения подобны горам, с которых мы взираем на мир, в сорок пять – пещерам, в которых мы скрываемся от мира.

Придя к такому заключению, Марджори пожелала матери спокойной ночи и вышла. В коридоре никого не было.

На следующее утро, когда Марджори довольно поздно села завтракать, в столовую вошла Вероника, сухо поздоровалась, села напротив, вперилась в Марджори и кончиком языка облизнула губы.

– Ты что это? – озадаченно спросила Марджори.

Вероника несколько выждала, потом метнула свою гранату.

– Я слышала, что ты вчера говорила тете обо мне.

Марджори опешила, но замешательство свое выдала лишь еле заметным румянцем, голос же ее звучал вполне ровно.

– Где ты была?

– В коридоре. Вначале я не собиралась подслушивать.

Смерив Веронику презрительным взглядом, Марджори опустила глаза, принялась раскачивать кусок крекера на кончике пальца и, казалось, целиком ушла в это занятие.

– Раз я тебе в тягость, мне, пожалуй, лучше вернуться в О-Клэр. – У Вероники запрыгала нижняя губа, она продолжала срывающимся голосом: – Я старалась всем угодить, но сначала мною пренебрегали, а потом оскорбили. Я себе никогда не позволяла так принимать гостей.

Марджори молчала.

– Я тебе мешаю, понятно. Я для тебя обуза. Твоим друзьям я не нравлюсь. – Вероника замолчала, но тут же припомнила еще одну из своих обид. – Разумеется, я обозлилась, когда на прошлой неделе ты пыталась намекнуть, что платье мне не к лицу. Ты что же, думаешь, я не умею одеваться?

– Да, – буркнула Марджори чуть слышно.

– Что?

– И ни на что я не намекала, – сказала Марджори напрямик. – Насколько помню, я сказала, что лучше три раза подряд надеть красивое платье, чем чередовать его с двумя страшилищами.

– Ну и как, по-твоему, приятно такое слышать?

– А я вовсе не старалась быть приятной. – И, чуть помолчав, добавила: – Когда ты хочешь уехать?

У Вероники перехватило дыхание.

– Ой, – еле слышно вырвалось у нее.

Марджори изумленно подняла глаза.

– Ты же сказала, что уезжаешь.

– Да, но…

– Значит, ты брала меня на пушку!

Они уставились друг на друга через стол. Туманная пелена застилала глаза Вероники, Марджори жестко глядела на нее – таким взглядом она обычно укрощала подвыпивших студентов, когда те давали волю рукам.

– Значит, ты брала меня на пушку, – повторила Марджори так, будто ничего другого и не ожидала.

Вероника разразилась слезами, подтвердив тем самым свою вину. Глаза Марджори поскучнели.

– Ты мне сестра, – всхлипывала Вероника. – Я у тебя гощу-у-у. Я у тебя должна пробыть месяц, а если я уеду сейчас домой, мама удивится и спросит…

Марджори выждала, пока поток бессвязных слов не сменился чуть слышным хлюпаньем.