Борис Чичибабин - Прямая речь (сборник)

Мы с тобой проснулись дома.
Где-то лес качает кроной.
Без движенья, без желанья
мы лежим, обнажены.
То ли ласковая дрема,
то ли зов молитвоклонный,
то ли нежное касанье
невесомой тишины.

Уплывают сновиденья,
брезжут светы, брызжут звуки,
добрый мир гудит, как улей,
наполняясь бытием,
и, как до грехопаденья,
нет ни смерти, ни разлуки —
мы проснулись, как уснули,
на диванчике вдвоем.

Льются капельки на землю,
пьют воробышки из лужи,
вяжет свежесть в бездне синей
золотые кружева.
Я, не вслушиваясь, внемлю:
на рассвете наши души
вырастают безусильно,
как деревья и трава.

То ли небо, то ли море
нас качают, обнимая,
обвенчав благословеньем
высоты и глубины.
Мы звучим в безмолвном хоре,
как мелодия немая,
заворожены мгновеньем,
друг во друга влюблены.

В нескончаемое утро
мы плывем на лодке утлой,
и хранит нас голубое,
оттого что ты со мной,
и, ложась зарей на лица,
возникает и творится
созидаемый любовью
мир небесный и земной.

Взрослым так и не став,
покажусь-ка я белой вороной.
Если строить свой храм,
так уж, ведомо, не на крови.
С той поры как живу
на земле неодухотворенной,
я на ней прохожу одиночную школу любви.

Там я радость познал,
но бывала и смертная боль же,
и отвечу ль в свой час на таинственный
вызов Отца?
В этой школе, поди, классов сто,
а возможно, и больше,
но последнего нет,
как у вечности нету конца…

С Украины в Россию уже не пробраться
без пошлин —
еле душу унес из враждой озабоченных лап.
Кабы каждый из нас был подобьем
и образом Божьим,
то и вся наша жизнь этой радостной
школой была б.

Если было бы так! Но какие ж мы
Божьи подобья?
То ли Он подменен, то ль и думать
о нем не хотим.
Взрослым так и не став, я смотрю
на людей исподлобья:
видно, в школу любви ни единый
из них не ходил.

Обучение в ней не прошло без утрат
и падений,
без отчаянных вин, без стыда
и без совести кар:
знает только Отец, сколько я отвечал
не по теме,
сколько раз, малодушный, с уроков
на волю тикал.

Но лишь ею одной, что когда-то
божественной мнили,
для чьего торжества нет нигде ни границ,
ни гробниц,
нет, спасется не мир, но спасется
единственный в мире,
а ведь род-то людской и слагается
из единиц.

Ну и что за беда, если голос мой в мире
не звонок?
Взрослым так и не стал. Чем кажусь тебе,
тем и зови.
Вижу Божию высь. Там живут Иисус
и ягненок.
Дай мне помощь и свет, всемогущая
школа любви.

Исповедным стихом не украшен,
никому я не враг, не злодей.
За Кавказским отторженным кряжем
каждый день убивают людей.

Вся-то жизнь наша в смуте и страхе
и, военным железом звеня,
не в Абхазии, так в Карабахе
каждый день убивают меня.

Убивают людей, не считая,
и в приевшейся гонке годов
не держу перед злобой щита я
и давно уже к смерти готов.

Видно, без толку водит нас бес-то
в завирюхе безжизненных лет.
Никуда я не трогался с места —
дом остался, а родины нет.

Ни стихов там не слышно, ни мессы,
только митинга вечного гам,
и кружат нас мошнастые бесы
по истории бывшей кругам.

Из души нашей выжата воля,
к вечным книгам пропал интерес,
и кричу и не вижу того я,
кому нужен мой стих позарез.

И в зверином оскале и вое
мы уже не Христова родня,
и кричу и не вижу того я,
кто хотел бы услышать меня.

Не мои – ни пространство, ни время,
ни с обугленной вестью тетрадь.
Не под силу мне бренности бремя,
но от бесов грешно умирать.

Быть не может земля без пророка.
Дай же сил мне, – Кого-то молю, —
чтоб не смог я покинуть до срока
обреченную землю мою.