Борис Чичибабин - Прямая речь (сборник)

Давайте что-то делать,
опомнимся потом, —
стихи мои и те вот
об этом об одном.

За Божий свет в ответе
мы все вину несем.
Неужто все на свете
окончится на сем?

Давайте ж делать то, что
Господь душе велел,
чтоб ей не стало тошно
от наших горьких дел!

Благодарствую, други мои,
за правдивые лица.
Пусть, светла от взаимной любви,
наша подлинность длится.

Будьте вечно такие, как есть, —
не борцы, не пророки,
просто люди, за совесть и честь
отсидевшие сроки…

Одного я всем сердцем боюсь,
как пугаются дети,
что одно скажет правнукам Русь:
как не надо на свете.

Видно, вправду такие чаи,
уголовное время,
что все близкие люди мои —
поголовно евреи…

За молчанье разрозненных дней,
за жестокие версты
обнимите меня посильней,
мои братья и сестры.

Но и все же не дай вам Господь
уезжать из России.
Нам и надо лишь соли щепоть
на хлеба городские.

Нам и надо лишь судеб родство,
понимание взгляда.
А для бренных телес ничего
нам вовеки не надо.

Вместе будет нам в худшие дни
не темно и не тяжко.
Вы одни мне заместо родни,
павлопольская бражка.

Как бы ни были встречи тихи,
скоротечны мгновенья,
я еще напишу вам стихи
о святом нетерпенье.

Я еще позову вас в бои,
только были бы вместе.
Благодарствую, други мои,
за приверженность чести.

Нашей жажде все чаши малы,
все, что есть, вроде чуши.
Благодарствую, други мои,
за правдивые души.

Я почуял беду и проснулся от горя
и смуты,
и заплакал о тех, перед кем
в неизвестном долгу, —
и не знаю, как быть, и как годы проходят
минуты…
Ах, родные, родные, ну чем я вам всем
помогу?

Хоть бы чуда занять у певучих
и влюбчивых клавиш,
но не помнит уроков дурная моя голова,
а слова – мы ж не дети, – словами беды
не убавишь,
больше тысячи лет, как не Бог нам
диктует слова.

О как мучает мозг бытия неразумного
скрежет,
как смертельно сосет пустота
вседержавных высот.
Век растленен и зол. И ничто на земле
не утешит.
Бог не дрогнет на зов. И ничто в небесах
не спасет.

И меня обижали – безвинно, взахлеб,
не однажды,
и в моем черепке всем скорбям чернота
возжена,
но дано вместо счастья мученье
таинственной жажды,
и прозренье берез, и склоненных
небес тишина.

И спасибо животным, деревьям, цветам
и колосьям,
и смиренному Баху, чтоб нам через
терньи за ним, —
и прощенье врагам, не затем,
чтобы сладко спалось им,
а чтоб стать хоть на миг нам свободней
и легче самим.

Еще могут сто раз на позор и на ужас
обречь нас,
но, чтоб крохотный светик в потемках
сердец не потух,
нам дает свой венок – ничего
не поделаешь – Вечность
и все дальше ведет – ничего
не поделаешь – Дух.

Армения, – руша камения с гор
знамением скорбных начал, —
прости мне, что я о тебе до сих пор
еще ничего не сказал.

Армения, горе твое от ума,
ты – боли еврейской двойник, —
я сдуну с тебя облака и туман,
я пил из фонтанов твоих.

Ты храмы рубила в горах без дорог
и, радуясь вышним дарам,
соседям лихим не в укор, а в урок
воздвигла Матенадаран.

Я был на Севане, я видел Гарни,
я ставил в Гегарде свечу, —
Армения, Бог твою душу храни,
я быть твоим сыном хочу.

Я в жизни и в муке твой путь повторю, —
и так ли вина уж тяжка,
что я не привел к твоему алтарю
ни агнушка, ни петушка?

Мужайся, мой разум, и, дух, уносись
туда, где, в сиянье таим,
как будто из света отлитый Масис
царит перед взором моим!

Но как я скажу про возлюбленный ад,
начала свяжу и концы?
Раскроется ль в каменном звоне цикад
молитвенник Нарекаци?

До речи ли тут, о веков череда?
Ты кровью небес не дразни,
но дай мне заплакать, чтоб мир зарыдал
о мраке турецкой резни.

Меж воронов черных я счастлив, что бел,
что мучусь юдолью земной,
что лучшее слово мое о тебе
еще остается за мной.