Мухамметгаяз Исхаков - Нищенка. Мулла-бабай (сборник)

Возле двери молоденькая девушка умывалась с мылом в лохани. Посредине муж с женой сидели за столом и с явным удовольствием пили чай. Мужчина то приваливался на подушку, то садился прямо, осушая чашку за чашкой, которые подавала ему смуглая жена в платке, повязанном на затылке. На лбу у них блестели капельки пота. Ближе к Сагадат лежали две старухи и женщина средних лет. В старухах и одежда, и каждое движение, и выражения лиц – всё выдавало, что они давно знакомы с нуждой. Без жалости на них нельзя было смотреть. У одной глаз скрылся под опухолью сизого цвета, другая при ходьбе сильно припадала на ногу. Женщина помоложе смотрела с тоской и безнадёжностью, всем своим видом будто говоря: «Нет, ждать от этой жизни нечего». На лице её были написаны недовольство, враждебность, недоверие. Через некоторое время она стала что-то искать в своей лоснившейся от грязи одежде и, найдя клочок бумаги, скрутила цигарку.

Наблюдая за этими людьми, Сагадат почувствовала в душе страх. Впервые в жизни видела она курящую женщину. Если бы такое случилось в ауле, она сказала бы: «Вот бесстыжая, курит табак!» Но об этой несчастной трудно было сказать такое. У сердобольной Сагадат она могла вызвать только жалость. Одна из старух, ворча себе под нос, принялась развёртывать какую-то белую тряпицу. Разобрать, что она бормочет, было невозможно, но по отдельным словам Сагадат догадывалась, что нищенка жалуется на жизнь:

– Эх, то ли раньше было!.. Купить что-то из одежды или еду… А теперь что?… Четверть копейки, золотник плиточного чая… Вот и живи тут…

Другая старуха не переставая скребла себя ногтями. Но вот она не выдержала, стащила с себя одежду, несмотря на то, что вокруг были люди, и принялась искать вшей. Под платьем у неё оказалась истлевшая мужская рубаха без рукавов, которая её совсем не прикрывала. Она не обращала на это ни малейшего внимания и продолжала своё занятие. Сагадат с удивлением смотрела на вислые, высохшие груди старухи, которая среди стольких людей без смущения выставила напоказ своё тело, и не знала, что об этом думать. Вскоре внимание её привлекли два парня, которые устроились по соседству со старухами. Один из них потянулся к полке за гармонью и начал играть. Другой, усатый, лет тридцати пяти-сорока, с круглым лицом, живыми глазами, лежал рядом. Когда он снял бешмет, под ним обнаружилась русская одежда. Он, казалось, не обращал внимания на товарища, игравшего на гармони, сидел с мечтательным, отрешённым видом. Ему не было дела до окружающих. Сагадат не спускала с гармониста глаз, потому что звуки гармони живо напомнили ей аул, когда в осеннюю пору по улицам ходили молодые парни, играя на гармони и распевая песни. Ей казалось, что и теперь звучит гармонь сына Хисами, а они с дочкой муллы слушают, притаившись в чулане под окном, выходящим на улицу, чтобы их не увидела абыстай. Старинные песни сменяли одна другую, и Сагадат, заслушавшись, забыла, где находится, что вокруг неё жалкие, грубые люди, не ведающие стыда. Мысли её улетели далеко. Она пыталась разглядеть своё «будущее», едва-едва вырисовывавшееся вдали.

То она представляла себя замужем: муж, верный старым обычаям, творит намаз, не курит трубку, собой недурен; живут они в справном доме, и дети у них есть. Муж – уважаемый человек, когда он говорит, даже бородатые люди внимательно слушают его. Маленькая дочка любит играть в куклы. По утрам дети, закинув за спину ранцы, идут учиться. Оставшись дома, они с мужем неторопливо пьют чай – одна картина сменяла другую, увлекая Сагадат всё дальше и дальше. Порой она, отвлёкшись от мечтаний, замирала, уставившись в одну точку. Гармонь заиграла новую мелодию, и мысли Сагадат потекли по иному руслу.

Вместо недавнего красивого «будущего» она задумалась о теперешнем бедственном их положении. А если, не приведи Аллах, умрёт отец, умрёт мама, останется она одна-одинёшенька, и тогда… И тогда… Одна среди стольких непохожих друг на друга людей и ни одного близкого человека, и замуж выйти нельзя будет. Как можно жить с пьющим человеком? Потом будешь век проливать слёзы, оплакивать свою молодость, будешь жить впроголодь, подхватишь, чего доброго, какую-нибудь дурную болезнь, превратишься в бесстыжую женщину, вроде той курильщицы, а после станешь такой же страшной старухой, которая, сбросив на виду у всех одежду, давит вшей. От этих ужасных мыслей девушку бросало то в жар, то в холод. Тоска и страх овладели ею.

Сагадат вздрогнула и открыла глаза. Гармонист играть перестал, старухи и все, кто там был, смотрели, раскрыв рты, в одну сторону. Сагадат тоже перевела туда взгляд и увидела двоих людей, направлявшихся к ним. Мужчина в потрёпанной одежде – на одной ноге резиновая галоша, на другой кожаный кавуш – тащил под руку бьющегося в ознобе человека в ветхом казакине поверх рубахи. Человек этот был весь в крови, один глаз полностью заплыл. Он, видимо, замёрз, потому что зубы его громко стучали. Хотя мужчина держал его, человек заваливался то влево, то вправо и плёлся еле-еле. Нахмурившись и ни на кого не глядя, мужчина всем своим видом показывал, что ему важно лишь дотащить бедолагу до места и уложить.