Нина Федорова - Жизнь. Книга 2. Перед бурей

Все цветы были особенного, хрупкого, оранжерейного качества. Они и не казались настоящими, теми, что буйно цветут под жарким солнцем лета, спят, разливая аромат при луне, и к осени дают семена. Эти цветы были изящны, и хрупки, недолговечны, и бледны. Они свидетельствовали о непрочности искусственного земного счастья. Но аромат их, сгущаясь в закрытом строении, под стёклами низкого потолка, был силён и крепок, он не разливался по полям и садам, он весь был здесь. Казалось, цветы торопились отцвести и умереть поскорее и тайно, ароматом своим, сообщали об этом человеку: мы готовы! скорее, скорее!

Георгий Александрович кликнул служащего, чтобы заказать букеты.

– Какие цветы сейчас самые редкие?

– Должно полагать, ваше благородие, что ландыши самые редкие, – подумав, отвечал садовник. – Как на дворе декабрь – то ландыши, не иначе.

На приказание собрать большой букет ландышей и отослать в «Усладу» он отвечал, что малый букет можно собрать, а на большой цветов никак не наберётся, не по сезону. И он указал Мальцеву на несколько маленьких, словно озябших патетических кустиков. Их колокольчики чем-то напоминали осиротевших детей.

– Жаль, – сказал Георгий Александрович. – Что ж, пошлите букет какой выйдет. Соберите для него все ваши ландыши.

Он повернулся, чтоб уйти, но вспомнил о Саше Линдер.

– Какие цветы самые дорогие здесь, в оранжерее? – спросил он садовника.

– Розы тут есть у нас, ваше благородие. Особенные. Дороже и быть не может.

Никакие цветы не были слишком дороги для букета Саше Линдер, никакие не могли быть достойны её красоты. Мальцев приказал сделать большой букет из всех лучших роз и послать с его карточкой Саше Линдер.

Услыхав это имя, садовник и сам расцвёл:

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие! Замечательнейший пошлём букет, какого лучше и вообразить невозможно.

Оставшись одна, Мила не знала, что с собою делать.

Счастье! Оно стояло перед нею. Она слышала его голос, зовущий вдаль. Над нею витали его светлые крылья. Ей хотелось бежать, лететь, петь и всё рассказывать и рассказывать о своём счастье. Необычайная, праздничная тишина в доме казалась ей невыносимой, словно кто украдывал у ней минуты счастья. Она не могла оставаться в своей комнате, сидеть на месте. Она дрожала от ожидания и нетерпения. Ей казалось, что-то ещё должно случиться, вот сейчас же, сию минуту. Ей казалось, события теперь должны ринуться лавиной, рекою политься – все радостные, все счастливые, неописуемые, не передаваемые словами.

Вокруг стояла тишина.

Она пробовала написать в Петербург братьям и тёте. Напрасно. Об этом невозможно было писать. Только ангел небесный с трубой мог бы должным образом возвестить о таком событии. Что земные слова!

Всякое предложение и любовь называются на людском языке одними и теми же словами.

«Пойду по дому, – сказала она себе, – посмотрю, как всё выглядит сегодня, и в каждом углу остановлюсь и буду думать о моём счастье. Пусть оно запечатлеется на всём».

Она прошла в застеклённую галерею при доме, служившую зимним садом. Олеандры в цвету наполняли всё своим и сладким и вместе горьковатым ароматом. Причудливые карликовые сосны в фарфоровых вазонах – японские гости – пришли, казалось, из сказочного царства лилипутов. Мелкие розоватые цветы бегонии, называвшиеся «зима и лето», скромно выглядывали из-под волосатеньких листьев. Цикламены гордо сияли своей красотой. В золотой овальной клетке, равнодушный давно ко всему, доживал свой век попугай Иов.

– Я выхожу замуж! – сказала ему Мила. – За Георгия Александровича Мальцева.

Молчание.

– За милого, милого Жоржа!

Недовольно крякнув, попугай начал чистить у себя под крылом.

Возмущённая его равнодушием, Мила подошла ближе и потрясла его клетку.

– Я выхожу замуж! – крикнула ему Мила.

Кольнув её сердитым взглядом, в профиль, одним глазом, Иов крикнул:

– Чаю, чаю! Бедный попка хочет пить!

Оставив его, она подошла к стеклянной двери оранжереи. Соломенный занавес был отодвинут. Аспидистра стояла у стекла, и льдистый, лёгкий рисунок на стекле повторял её зелёные узоры, словно были они одной семьи и та, другая аспидистра жила в стекле. Освещенная снаружи, она сияла и светилась необыкновенной, захватывающей сердце красотой. Эта призрачная аспидистра, только видение, мираж, мечта, была необъяснимо прекраснее, лучезарнее той, земной, настоящей, зелёной.

Мила смотрела и как-то поняла сердцем эту пропасть между реальною жизнью и мечтою о ней.