Джон Голсуорси - Девушка ждёт

– Пошли! – сказал Хилери.

На этот раз надо было пробежать целых полмили, а ведь им обоим было за пятьдесят.

– Не беги так, старина, – тяжело дыша, произнес Хилери, – а то мы совсем задохнемся.

Напрягая все силы, они достигли наконец пригорка, за которым скрылся Ферз, и увидели поросшую травою тропку.

– Теперь можно потише, – шепнул, переводя дыхание, Хилери.

Здесь склон тоже порос кустами и молодыми деревьями, и, перебегая от куста к кусту, они достигли небольшого мелового оврага.

– Приляжем на минутку и передохнем. Он не пошел вниз, в долину, – не то мы бы его увидели. Слушай!

Снизу доносилось какое-то пение. Адриан поднял голову и заглянул через край оврага. Чуть ниже, у самой тропы, лежал на спине Ферз. Они отчетливо услышали слова песни, которую он бубнил:

Ферз умолк и лежал некоторое время не шевелясь; потом, к ужасу Адриана, лицо его исказилось, он потряс кулаками и закричал:

– Не хочу… не буду… не хочу сходить с ума! – и, перевернувшись, уткнулся лицом в землю.

Адриан отполз назад.

– Ужасно! Я должен спуститься вниз и успокоить его.

– Пойдем вместе, в обход, по той тропинке… Не спеши… Не спугни его.

Они двинулись по тропинке, огибавшей овраг. Но когда они подошли к месту, где только что лежал Ферз, его там уже не было.

Пойдем потихоньку дальше, – сказал Хилери. Они пошли совсем спокойно, точно отказавшись от погони.

– Кто же после этого поверит в бога? – спросил Адриан.

Худое лицо Хилери скривилось в невеселой усмешке.

– В бога я верю, но не в того милосердного бога, в которого принято верить. Помнится, на этом самом склоне расставляют капканы. Сотни кроликов терпят тут адские муки. Мы выпускали их из капканов и добивали ударом по голове. Если бы мои взгляды стали известны, меня лишили бы сана. Ну, и что изменится? Я ведь не богослов, а практик. Смотри! Лиса!

Они остановились на секунду, – через тропинку скользнуло небольшое бурое существо.

– Чудесный зверь – лиса! А покрытые лесом холмы – просто рай для зверья; тут так круто, что никто до них не доберется; голуби, сойки, дятлы, кролики, лисы, зайцы, фазаны – какой только живности здесь нет!

Тропинка пошла вниз, и Хилери указал рукой вперед.

Там, за оврагом, вдоль проволочной ограды шел Ферз.

Они видели, как он исчез, а затем, обогнув, ограду, снова появился на склоне холма.

– Что дальше?

– Он нас оттуда не увидит. Чтобы заговорить с ним, надо к нему подобраться поближе, не то он просто убежит.

Они пересекли ложбину, поднялись вдоль ограды и обошли ее, скрываясь за кустами боярышника. Ферз снова исчез за какой-то складкой холма.

– Загородка для овец, – сказал Хилери. – Смотри, они рассыпались по всему склону – это местная порода.

Братья поднялись на пригорок. Ферза нигде не было.

Продолжая идти вдоль ограды, они достигли следующей вершины и огляделись. Немного дальше влево пригорок круто обрывался – там был овраг; прямо перед ними к лесной опушке спускалась открытая луговина. Справа все еще тянулась проволочная ограда, окружавшая пастбище. Вдруг Адриан схватил брата за руку. По ту сторону ограды, в каких-нибудь семидесяти ярдах от них, лежал ничком в траве Ферз, а вокруг него паслись овцы. Пригнувшись, братья забрались в кусты. Оттуда Ферз был отлично виден, и они стали молча за ним наблюдать. Он лежал так тихо, что овцы его не замечали. Шарообразные, коротконогие, курносые, с грязновато-белой шерстью и какие-то игрушечные, они безмятежно пощипывали траву.

– Как ты думаешь, он спит?

Адриан покачал головой.

– Нет, но успокоился.

В позе Ферза было что-то необычайно трогательное; он лежал, раскинув руки и прильнув к земле, словно ребенок, уткнувшийся в колени матери, – казалось, земля эта вселяла в него покой; он точно ощупью искал путь обратно в ее тихое лоно. Как можно было тревожить его, пока он так лежал?

Заходящее солнце грело им спину, и Адриан подставил лицо его лучам. Все, что в нем было от сельского жителя и любителя природы, жадно тянулось к этому теплу, к запаху трав, к пению жаворонков в голубом небе; он заметил, что и Хилери повернулся лицом к солнцу. Стояла удивительная тишина, и если бы не пение птиц и не шорохи на пастбище, впору было сказать, что природа онемела. С окрестных холмов не доносилось ни людской речи, ни крика животного, ни шума машин на дорогах.