Висенте Бласко-Ибаньес - Мертвые повелевают

Два года пробывъ въ Мадридѣ, онъ имѣлъ любовницъ, составившихъ ему извѣстную популярность, имѣлъ знаменитыхъ лошадей, шумѣлъ на форносскихъ антресоляхъ, былъ интимнымъ другомъ одного знаменитаго тореадора, – напропалую игралъ въ клубахъ улицы Алькала. Сразился на дуэли, но не такъ, какъ рисовалъ въ своемъ воображеніи – лежа, съ пистолетомъ въ правой рукѣ – а на шпагахъ. Вышелъ изъ поединка съ колотой раной въ руку – настоящій булавочный уколъ на кожѣ слона. Пересталъ быть «майоркинцемъ съ унціями». Запасъ золотыхъ свитковъ, сохраняемыхъ матерью, истощился; теперь Хаиме щедрою рукою бросалъ на игорные столы билеты и, при «двойномъ козырѣ» писалъ своему управляющему – адвокату, представителю старой семьи mossons, зависѣвшей отъ Фебреровѵ уже нѣсколько вѣковъ.

Хаиме скучалъ въ Мадридѣ, гдѣ чувствовалъ себя почти иностранцемъ. Въ немъ жила душа древнихъ Фебреровъ, великихъ скитальцевъ по всѣмъ странамъ кромѣ Испаніи: постоянно они поворачивались спиною къ своимъ королямъ. Многіе изъ предковъ освоились со всѣми главными городами Средиземнаго моря, посѣщали князей мелкихъ итальянскихъ государствъ, получали аудіенціи у папы и великаго турка, но никогда не приходилось имъ отправляться въ Мадридъ. Помимо того, Фебреръ часто сердился на своихъ столичныхъ родственниковъ, юношей, гордыхъ своими благородными титулами, смѣявшихся надъ его страннымъ званіемъ butifarra. И, замѣтьте себѣ, семья представила родственникамъ, живущимъ на полуостровѣ, различныя маркизскія прерогативы, предпочла высшій титулъ островной знати и высокія отличія мальтійскихъ рыцарей!..

Онъ началъ путешествовать по Европѣ, осенью и въ началѣ зимы дѣлая своимъ постояннымъ мѣстопребываніемъ Парижъ, въ холодные мѣсяца, Голубой берегъ, весною Лондонъ и лѣтомъ Остенде, временами наѣзжая въ Италію, Египетъ и Норвегію смотрѣть полунощное солнце. При своемъ новомъ образѣ жизни онъ почти стушевался. Жилъ скорѣе какъ простой путешественникъ, какъ незначительный шарикъ великой артеріальной сѣти, которую страсть къ путешествіямъ раскинула поконтиненту. Но эта безпрерывно – подвижная жизнь, съ гнетущимъ однообразіемъ и неожиданными приключеніями, удовлетворяли его атавистическимъ инстинктамъ, наклонностямъ, унаслѣдованнымъ отъ отдаленныхъ предковъ, великихъ гостей новыхъ странъ. Затѣмъ, странствованія утоляли его страсть ко всему необычайному. Въ отеляхъ Ниццы, фаланстеріяхъ мірового разврата, самаго лицемѣрнаго и прикрытаго, въ темнотѣ комнаты его чувственность щекотали неожиданныя посѣщенія. Въ Египтѣ ему пришлось бѣжать отъ декадентскихъ ласкъ венгерской графини, блѣднаго цвѣтка изящества, съ глубокими глазами, сильно надушенной; за нѣжнымъ, молодымъ, блестящимъ обликомъ ея скрывалось гнилое тѣло.

Въ Мюнхенѣ ему исполнилось двадцать восемь лѣтъ. Передъ тѣмъ онъ ѣздилъ въ Байрейтъ на представленія вагнеровскихъ оперъ, а теперь, въ столицѣ Баваріи посѣщалъ городской театръ, гдѣ шли моцартовскія празднества. Хаиме не былъ меломаномъ, но странническая жизнь вынуждала его направляться туда, куда направлялась толпа, и роль піаниста – любителя два года къ ряду обрекала его на музыкальное паломничество.

Въ мюнхенскомъ отелѣ онъ встрѣтился съ миссъ Мэри Гордонъ, которую раньше видѣлъ въ вагиеровскомъ театрѣ. Это была высокая, стройная, тонкая англичанка, съ крѣпкимъ тѣломъ гимнастки: sports не дали развиться женскимъ полнымъ круглымъ формамъ, придали ей цвѣтущій, здоровый, безполый видъ, – видъ красиваго юноши. Наибольшей красотой отличалась голова – голова пажа, прозрачная, какъ форфоръ: розовыя ноздри игривой собаки, влажные голубые глаза и свѣтлыя волосы, бѣловато – золотые сверху, темно – золотые снизу. Красота ея вызывала поклоненіе, хрупкая, британская красота; въ тридцать лѣтъ ее хоронятъ фіолетово – мѣдный налетъ и желтыя пятнышки на кожѣ.

Иногда она изумляла Хаиме въ ресторанѣ взглядомъ голубыхъ глазъ, ясныхъ, спокойно – смѣлыхъ, устремленныхъ на него. Ходила съ толстой, рыхлой, нарумяненой дамой, компаньонкой въ черномъ костюмѣ, canotier соломенномъ красномъ, такого же цвѣта поясѣ, раздѣлявшемъ на два большихъ полушарія ея грудь и животъ. Она, молодая, легкая, казалась цвѣткомъ изъ золота и жемчуга въ своемъ бѣломъ фланелевомъ платьѣ, мужского покроя, въ мужскомъ галстукѣ, въ панамѣ съ вогнутыми полями, со спущенной голубой вуалью.

Фебреръ встрѣчался съ ними на каждомъ шагу: въ картинной галлереѣ, передъ Евангелистами Дюрера; въ скульптурной гаплереѣ, осматривая эгинскіе мраморы въ городскомъ театрѣ рококо, гдѣ пѣли въ честь Моцарта, старинной залѣ, съ украшеніями изъ форфора и гирляндъ, внушавшими зрителямъ мысль о пурпурныхъ каблукахъ и бѣлыхъ парикахъ. Привыкши встрѣчаться, Хаиме привѣтствовалъ ее улыбкой, а она, казалось, робко отвѣчала сверкающимъ взглядомъ своихъ глазъ.