Висенте Бласко-Ибаньес - Мертвые повелевают

Когда донья Пурификасіонъ сѣтовала на продолжительныя охотничьи экскурсіи по острову, совершаемыя сыномъ, послѣдній оставался въ городѣ и проводилъ день въ саду, занимаясь стрѣльбой изъ пистолета. Показывалъ встревоженной матери мѣшокъ, спрятанный въ тѣни апельсиннаго дерева.

– Видите это?.. центнеръ пороху. Пока не изведу, не успокоюсь.

Боялась появляться у окна кухни мадò Антонія. На минуту показывали свои бѣлыя токи монахини, занимавшія часть стариннаго дворца, и тотчасъ прятались, какъ голуби, которыхъ спугнула безпрерывная сгрѣльба.

Окруженный зубчатыми оградами, примыкающими къ береговой стѣнѣ, съ утра до ночи оглашался садъ трескомъ. Встревоженно взвивались птицы и исчезали, метались по щелистымъ стѣнамъ зеленыя ящерицы, скрывавшіяся между побѣговъ плюща, въ смятеніи, галопомъ пробѣгали по алеямъ кошки. Деревья, старыя – престарыя, выглядѣли столь же внушительно, какъ и дворецъ; столѣтнія апельсинныя деревья, съ искривленными стволами, нуждавшіяся въ подпоркахъ для своихъ почтенныхъ членовъ; гигантскія магноліи, съ очень скудной листвой; безплодныя пальмы, устремлявшіяся въ голубую высоту надъ зубцами ограды – видѣть море и привѣтствовать его кивками своихъ хохлатыхъ вершинъ.

Отъ солнца трещала древесная кора и лопались забытыя на землѣ сѣмена. Словно золотыя искры, роились жужжащія насѣкомыя въ полосахъ свѣта, прорѣзывавшихъ листву; по временамъ, какъ будто всплескивая, падали спѣлыя фиги, разставаясь съ вѣтвями; издали слышалась колыбельная пѣсня моря, ударившаго въ скалы у подножія стѣны. И среди этой тишины, населенной тихими звуками, Фебреръ продолжалъ стрѣлять изъ пистолета. Онъ былъ уже маэстро. Цѣлясь въ чучело, нарисованное на стѣнѣ, онъ жалелъ, что передъ нимъ не человѣкъ, ненавистный врагъ, котораго необходимо уничтожить. Эта пуля предназначена для сердца. Пули! Радостно улыбался, убѣдившись, что пробита дыра какъ разъ въ томъ мѣстѣ, куда цѣлился. Шумъ выстрѣловъ, дымъ пороха порождали въ его воображеніи воинственныя фантазіи исторіи борьбы и смерти, и въ нихъ онъ всегда выходилъ героемъпобѣдителемъ. Двадцать лѣтъ, а онъ еще ни разу не дрался… Непремѣнно требовалось поспорить, чтобы доказать храбрость. Къ несчастію, у него не имѣдось врагов; но онъ постарается создать себѣ врага, когда вернется на полуостровъ. И повинуясь безумному полету своего воображенія, возбужденнаго трескомъ выстрѣловъ, онъ рисовалъ себѣ поединокъ чести. Противникъ стрѣляетъ первымъ, онъ падаетъ на землю. Но пистолетъ еще у него въ рукахъ: простертый на землѣ, онъ долженъ защищаться, бороться. И къ великому ужасу матеріи и мадò Антоніи, которыя, выглянувъ изъ окна, принимали его за сумасшедшаго, онъ лежалъ лицомъ къ землѣ и продолжалъ стрѣлять въ такомъ положеніи, упражняясь «на случай, если его ранятъ».

Вернувшись на полуостровъ съ намѣреніемъ продолжать безконечныя занятія, онъ чувствовалъ себя окрѣпшимъ благодаря деревенской жизни; упражненія въ саду сдѣлали его смѣлымъ; онъ жаждалъ сразиться съ первымъ, кто дастъ малѣйшій предлогъ. Но былъ онъ человѣкъ вѣжливый, неспособный къ несправедливому задору; видъ его внушалъ забіякамъ уваженіе – время шло, подраться не удавалось. Бьющая ключемъ юность, избытокъ рвущихся наружу силъ расходовались на темныя похожденія и безумное мотовство: съ восхищеніемъ повѣствовали потомъ о нихъ его университетскіе товарищи.

Въ Барселонѣ онъ получилъ телеграмму извѣщавшую, что мать его тяжко заболѣла. Потерялъ два дня: не находилось судна, готоваго сняться съ якоря. Когда прибылъ на островъ, его мать уже умерла. Изъ родныхъ, которыхъ онъ видѣлъ въ дѣтствѣ, не оставалось никого. Одна мадò Антонія могла напоминать ему о прошломъ.

Въ моментъ, когда Хаиме оказался хозяиномъ состоянія Фебреровъ и получилъ возможность пользоваться неограниченной свободой, шелъ ему тридцать четвертый годъ. Стремленія предковъ блистать истощили это состояніе; всякаго рода обязательства лежали на немъ. Домъ Фебреровъ былъ великъ, какъ суда, которыя, будучи выброшены на мель и безповоротно погибая, обогащаютъ берегь, гдѣ имъ суждена гибель. Остатки, на которые съ презрѣніемъ взглянули бы предки, все же представляли собой цѣлое богатство. Хаиме не хотѣлъ думать, не хотѣлъ знать. Нужно жить, видѣть свѣтъ, – и онъ оставилъ науку. Чтобы пожить на славу, требуются развѣ римскіе законы и обычаи или каноническія правила? Онъ уже достаточно зналъ. На самомъ дѣлѣ, наиболѣе пригодныя и пріятныя познанія онъ получилъ отъ матери, еще мальчикомъ, дома, еще не видавъ никакихъ учителей. Она научила его немного французскому языку, немного игрѣ на фортепьяно, пользуясь стариннымъ инструментомъ съ пожелтѣвшими клавишами и высокимъ, почти до самаго потолка, пюпитромъ обтянутымъ краснымъ шелкомъ. Другіе знали меньше его, а были такими кабальеро и куда счастливѣе его. Жить!