Петр Успенский: В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева

Так прошли два или три месяца. Я как мог помогал Гурджиеву в организации института. Но постепенно передо мной возникли те же трудности, что и в Ессентуках, и когда институт открылся, я не смог в нём работать. Однако, чтобы не мешать Гурджиеву и не создавать разногласий среди тех, кто ходил на мои лекции, я положил конец лекциям и перестал бывать в Константинополе. Несколько человек из числа моих слушателей навещали меня в Принкипо, и там мы продолжали беседы, начатые в Константинополе.

Спустя два месяца, когда работа Гурджиева уже упрочилась, я возобновил свои лекции в константинопольском «Маяке» и продолжал их ещё полгода. Время от времени я посещал институт Гурджиева; иногда и он приезжал ко мне в Принкипо. Наши взаимоотношения оставались очень хорошими. Весной он предложил мне читать лекции в его институте, и я читал их раз в неделю; в них принимал участие и Гурджиев, дополнявший мои объяснения.

В начале лета Гурджиев закрыл свой институт и переехал в Принкипо. Примерно в это же время я подробно пересказал ему план книги с изложением его петербургских лекций и моими собственными комментариями. Он согласился с моим планом и разрешил мне написать такую книгу и опубликовать её. До того момента я подчинялся общему правилу, обязательному для каждого члена группы, которое касалось работы Гурджиева. Согласно этому правилу, никто и ни при каких обстоятельствах не имел права записывать ничего, касавшегося лично Гурджиева и его идей или относящегося к другим лицам, участвующим в работе, хранить письма, заметки и т. п., и тем более – что-нибудь из этого публиковать. В первые годы Гурджиев строго настаивал на соблюдении этого правила; каждый, кто участвовал в работе, давал слово ничего не записывать и, что ясно без слов, не публиковать ничего, относящегося к Гурджиеву, даже в том случае, если он оставлял работу и порывал с Гурджиевым. Это правило было одним из главных. Каждый приходивший к нам новый человек слышал о нём, и оно считалось фундаментальным и обязательным. Но впоследствии Гурджиев принимал для работы лиц, не обращавших на данное правило никакого внимания или не желавших с ним считаться, что и объясняет последующее появление описаний разных моментов в работе Гурджиева.

Лето 1921 года я провёл в Константинополе, а в августе уехал в Лондон. До моего отъезда Гурджиев предложил мне поехать с ним в Германию, где он собирался вновь открыть свой институт и подготовить постановку балета. Но я, во-первых, не верил в возможность организовать в Германии работу; во-вторых, сомневался, что смогу работать с Гурджиевым.

Вскоре после прибытия в Лондон я принялся читать лекции, продолжая работу, начатую в Константинополе и Екатеринодаре. Я узнал, что Гурджиев отправился вместе со своей тифлисской группой и теми людьми из моей константинопольской группы, которые к нему присоединились, в Германию. Он попытался организовать работу в Берлине и Дрездене и собирался купить помещение бывшего института Далькроза в Хеллеране, около Дрездена. Но из этого ничего не вышло; а в связи с предполагаемой покупкой произошли какие-то события, вызвавшие вмешательство блюстителей закона. В феврале 1922 года Гурджиев приехал в Лондон. Разумеется, я сейчас же пригласил его на свои лекции и представил ему всех, кто их посещал. На этот раз моё отношение к нему было гораздо более определённым. Я по-прежнему много ожидал от его работы и решил сделать всё возможное, чтобы помочь ему в организации института и постановке балета. Но я не верил, что мне удастся работать с ним. Я снова обнаружил те препятствия, которые возникли ещё в Ессентуках, причём возникли они ещё до его прибытия. Внешняя обстановка сложилась так, что Гурджиев сделал очень многое для осуществления своих планов. Главное заключалось в том, что было подготовлено около двадцати человек, с которыми можно было начинать работу. Почти готова была (с помощью одного известного музыканта) и музыка для балета. Был разработан план организации института. Но для практического осуществления всех этих планов не было денег. Вскоре по прибытии Гурджиев сказал, что думает открыть свой институт в Англии. Многие из посещавших мои лекции заинтересовались этой идеей и устроили подписку для обеспечения материальной стороны дела. Часть денег была немедленно передана Гурджиеву, чтобы обеспечить переезд всей его группы в Лондон. Я продолжал читать лекции, связывая их с тем, что сказал Гурджиев во время своего пребывания в Лондоне. Но для себя я решил, что в случае открытия института в Лондоне я уеду в Париж или в Америку. Институт в Лондоне наконец открылся, однако в силу разных причин начать там работу не удалось. Но мои лондонские друзья и слушатели лекций собрали значительную сумму денег, и на эти деньги Гурджиев купил исторический замок Аббатство (Шато-Приорэ) в Авоне, близ Фонтенбло, с огромным заросшим парком. Осенью 1922 года он открыл здесь свой институт. Собралась довольно пёстрая компания: было несколько человек, помнивших Петербург, были ученики Гурджиева из Тифлиса, слушатели моих лекций в Константинополе и Лондоне (последние делились на несколько групп). По-моему, некоторые из них слишком поторопились оставить свои обычные занятия в Англии, чтобы последовать за Гурджиевым. Я не мог ничего им сказать, потому что они уже приняли решение, когда сообщали мне об этом. Я боялся, что они испытают разочарование, так как работа Гурджиева казалась мне не совсем правильно организованной и потому ненадёжной. В то же время у меня не было уверенности в своей правоте, и я не хотел им мешать.