Бениамин Таммуз - Минотавр

Не хочешь раскрывать себя – не раскрывай, пусть это выглядит как случайная встреча. Но потом, потом… Когда мы окажемся наедине, ты скажешь мне одно только слово: “Теа…”

Один раз. Прошу тебя об одной-единственной встрече. Пусть она даже будет первой и последней. Не бойся, я не выдам тебя, никогда и никому. Клянусь своею жизнью. Один раз. Случайная встреча двух людей… Может же такое случиться с мужчиной и с женщиной, любыми мужчиной и женщиной. Мы пойдем рядом, просто прижавшись друг к другу, болтая о пустяках, ни о чем. Зайдем в какой-нибудь ресторанчик, где играет музыка. Ты прислал мне за эти годы так много пластинок, но ни разу не догадался записать на одной из них свой голос, хотя возможности для этого у тебя, я уверена, были. Ты мог это сделать много лет назад. Но ты боялся нарушить конспирацию, да? Теперь ты уже ее нарушил, пусть чуть-чуть. Фотография передо мной, присоедини к ней, пожалуйста, свой голос.

Почти восемь лет я читаю твои письма. Временами мне хотелось, чтобы эта страница в моей жизни вообще отсутствовала. Но это в прошлом. Теперь я хочу, чтобы это никогда не прекращалось. Я не сомневаюсь в том, что однажды – когда-нибудь – мы встретимся, невзирая на все обстоятельства, настоящие и будущие. Кстати, сейчас самое время тебе объяснить, почему все мои письма я отправляю на имя Франца Кафки. Равно как и почему все пластинки, которые ты присылаешь, – одного-единственного композитора.

Я принадлежу тебе, видимо, так же, как жертва принадлежит избравшему ее тигру.

Твоя Теа».

«Любимая моя!

Твое письмо открыло мне глаза на еще одну сторону твоей личности. Ты не только прекрасна и умна, но и очень проницательна. Этого я в тебе не угадал, и поверь, мне стыдно. Как профессионал я не имел права позволить себе такой просчет; более того, помню, я не раз хвастал перед тобой своей способностью разгадывать и правильно оценивать людей. По правилам той игры, в которую я вызвался играть, мне просто положено читать в людских душах, раскрывать их с первого взгляда и делать это безошибочно, поскольку плата за ошибку – жизнь. И вот выясняется, что в человеке, о котором я думаю беспрестанно, я так и не разобрался до конца.

То, как ты расшифровала мою личность, имея под рукой одну лишь фотографию, – поражает. Прими мои поздравления, дорогая. Кое-что из того, что ты поняла, я предпочел бы скрыть от тебя; сейчас это сделать уже невозможно. Перед тобой был некий текст, требовавший расшифровки. И ты отлично справилась с задачей. К счастью (моему), ты не пошла дальше по пути всеобъемлющих (и опасных) выводов.

Я рад, что прошлое мое лицо тебе понравилось. Я уже начинаю опасаться, достаточно ли поработали надо мною врачи, чтобы уберечь от твоего проницательного взгляда. Будь ты чуть-чуть более тренированной, мои опасения переросли бы в тревогу. И знаешь, что пришло мне в голову (но это всего лишь шутка)? Если бы мы с тобой объединили свои способности (ну, хотя бы в деле международного шпионажа), из нас получилась бы пара, способная войти в историю разведки. Еще раз говорю, это всего лишь шутка, и, может быть, не из самых удачных.

Tea, любовь моя. Лишь тебе могу я признаться: в последнее время моя профессия требует от меня все чаще того, чего я уже выполнить не в силах. Ибо и для самых выносливых существует некий предел. Но если бы я поддался своей так естественно объясняемой слабости (любви к тебе, Tea), я оказался бы недостоин тебя. Ты писала мне как-то, что не выдержала бы разочарования во мне. Вот и ответ. Мы – то, что мы есть. Это и является основой нашей любви.

Об остальном позаботится контора.

Как ты и хотела, посылаю тебе пластинки с записью моего голоса. Это вторая часть фортепьянного концерта. В нем – моя мольба о встрече с тобой. Далее ты услышишь и заключительную треть, в которой я признаю, что никакие мольбы мне не помогут. Вот мой голос. Только он говорит с тобой на языке музыки.

А почему я выбрал Франца Кафку… Это просто. Я хотел бы быть его другом. И я по наивности (а может, просто по глупости) верю, что он бы согласился быть моим другом. Он был великим человеком. Известна его уступчивость и мягкость, он не брезговал общением даже с дураками, так что у меня были бы все шансы. Уместен твой вопрос, почему в таком случае я не назвался именем нашего с тобой любимого композитора. Отвечаю: уверен, он не нуждался в друзьях. Ему вполне было достаточно самой музыки и дружбы (условной) с теми, с кем он играл в бильярд.

Но я в бильярд, увы, не играю. А кроме того, он дурачил бы меня, как дурачил всех. Приходило ли тебе в голову, любимая, что в действительности сам он ничего не сочинял? Все эти дивные мелодии сочинила за него контора, а ему только и оставалось, что записать их по памяти. Таким образом, сдружиться с ним означало бы просто-напросто сдружиться с конторой, а до этого я еще не дорос. Достаточно и того, что каждый звук, написанный (а точнее, записанный) им, напоминает мне о тебе. И рассказывает (иногда с помощью намеков), что может случиться с человеком, не знающим своих границ. Вот почему я не искал бы его дружбы, ограничившись Францем Кафкой.