Наташа Михлин - Рассыпается Фейерверк

Флавио хорошо. Так хорошо, и он забывает о том, что нужно дышать и не трогает ладонь, все еще стискивающую его горло, вместо этого пальцы скребут доски. Ненависть намертво припаяла жертву к полу. Флавио тонет в своем счастье, едком и темном, словно бальзамический уксус, и не хочет всплывать.

***

Про кого же мне рассказать, любопытный дружок? Пожалуй, начнем с Жозель. Или нет, погоди, с тигра? Ладно, не стану больше тебя мучить. Итак, Рауль. Устраивайся рядом, а я сяду здесь, на серебристом шпиле капитанской каюты, и петушок-флюгер подтвердит мои слова. Но расскажу я не все, а лишь то, что внимательный наблюдатель может понять и сам, если возьмет на себя труд присмотреться. Я сэкономлю тебе время, но сохраню и интригу – ведь, как-никак я тоже часть этого цирка и знаю, как делается шоу…

Раулю, должно быть, за тридцать и он не из простых, хотя это мощное тело атланта отлично подошло бы модному художнику в качестве модели для пафосной картины живописного крестьянского быта, каким его воображают люди высшего круга. Рауль родился среди таких и вырос в залах с мраморноребрыми аркадами, благородной плесенью в дальних углах и стертыми временем фресками. Аристократа в нем выдают манеры, тон, презрительно-расточительное отношение к тем грошам, что он получает за работу. Даже орудуя граблями в загоне, Рауль не теряет ни грамма солидности.

Рауль довольно-таки молчалив, кроме родного французского в его речи мелькают испанский, английский и латынь, порой выглядывают, словно кролики из цилиндра, бело-гипсовые греческие философы, явно удивленные тому, куда их притащили. Рауль сведущ в неожиданных для простого работника сцены областях, что говорит о некогда полученном отличном образовании. Несмотря на любовь к бутылке, лицо Рауля не потеряло правильности черт. Значит, с зеленым змием он побратался не так недавно, а сцены дионисического разврата в юности видал разве что на архитравах. Палец левой руки стягивает тонкое золотое кольцо вдовца. Какой случай заставил Рауля отбросить прошлую жизнь, предпочесть ей ворочанье вилами навоза и тасканье тяжелых шестов для полосатого купола?

Об этом известно только Карлосу, что однажды привел Рауля на “Травиесу”, так же, как приводил всех остальных: откапывая на самом дне, выслушивая, обогревая в пламени своей чуть детской страстности и жажды справедливости. Ибо если “Травиеса” – это дом, то Карлоса можно смело назвать отцом для тех, кого он ласково именует “своими милыми обломками”.

Но чу, рассвет уже будит обитателей баржи. Малыш Трубач, зевая, плетется к себе. Нас с тобой он не заметит, потому что слегка близорук. У реки с утра игривое настроение, она бросает в лицо Марии пригоршни радужных брызг. Старуха брезгливо морщится и перегоняет сигарету в другой угол рта. Ведра с водой переходят из ее рук в руки Пианистки, матери Трубача, оттуда – к Жозель, что, по обыкновению, бормочет под нос, заливая свежую воду в поилки.

Мне пора, Жозель и Мария шуток не любят и не понимают (даром что работают в цирке) и если меня не окажется на месте, то могу схлопотать щелбан прямо по моему чересчур умному лбу.

Напряженно звенят швартовы. На реке ветер, а в городе узнали, что ночью к их владениям причалил цирк. “Травиеса”, хоть и убранная яркими флажками и лампочками не производит на благовоспитанных жителей должного впечатления и вот на изрытом причале стандартный набор ловцов душ: мэр с женой, местный капеллан с крестом и пучок зажиточных ханжей, что получают почти физическое удовольствие от сознания собственного права решать какими зрелищами позволено, а главное, не позволено наслаждаться жителям города.

Карлос является им в обычном костюме для переговоров: отлично вычищенный фрак, шляпа с полосатой лентой, кокетливый цветок в петлице, добытый с ближайшей поляны: дескать мы свои, гляньте-ка! На лице – белейшая, обольстительнейшая из улыбок, о, Карлос умеет очаровать кого угодно. Он называет это “обнажить внутреннего испанца”. Цирковые попрятались в щели и наблюдают из укромных мест. Ветер сносит слова, но общий смысл ясен. Пока Карлосу удалось околдовать лишь жену мэра, что мило краснеет щеками-яблоками, и это, конечно, совсем не по нраву самому мэру. Прямая линия его седых бровей переламывается, словно с небес на нее свалился камень, а усы воинственно топорщатся.

– Пережал, – презрительно бросает Жанна, наша дрессировщица.

Ее лимит слов на сегодняшний день исчерпан, в этом она похожа на Рауля. Жанна встает и удаляется к подопечным, которых любит куда больше людей. Мы продолжаем наблюдать. Ветер крепчает, вздувая темные пуританские юбки, старомодные усы и шляпы. В доносящемся сквозь непогоду звоне колокола чудится что-то тоскливое. Карлос не любит это звук, ему сейчас непросто сохранить чарующую улыбку и не поморщиться, а память знай услужливо подбрасывает картины, от которых не отмахнуться и связкой капеллановых крестов. Но я верю и знаю: будь Карлос твердым от бешенства, жидким от затопившей сознание памяти или газообразным от страсти, он способен действовать и всегда найдет способ склонить чашу весов в свою пользу.