Пелам Вудхаус - Время пить коктейли

– Да? Не знал. Зайду по делу и вернусь в город. Собственно, мне к сэру Раймонду.

– Мне чуть дальше. Я вас высажу.

– Большое спасибо.

– Не за что, не за что. Ничего не попишешь, сладость и свет!..

Такси фыркнуло так, словно сейчас взорвется, и тронулось с места. Пассажиры немного помолчали. Граф гадал, что нужно такому типу от Бифштекса; Гордон Карлайл поглаживал спину.

– Жарковато, – сказал лорд Икенхем.

– Да уж, – согласился его спутник. – Представляете себе, жена заставила надеть фуфайку и кальсоны!

– Какой кошмар! А почему?

– Ветер холодный.

– Не заметил.

– Как его заметишь, когда его нет!

– У вас чувствительная кожа?

– Да. Чрезвычайно.

– То-то я смотрю, вы ерзаете. Хотите раздеться – прошу. Мистер Попворт женат, он поймет вас.

Душа Гордона Карлайла испытывала примерно то же, что спина или ноги. Ему не нравилась такая развязность. Хорошо бы, размышлял он, сбить спесь со старого хрыча. К счастью, сделать это он мог. В кармане лежало кольцо, на вид – золотое, с большим алым камнем.

Гордон Карлайл начал свой путь с простого мошенничества. Не всегда продавал он сильным мира сего акции несуществующих шахт. Был он простодушным молодым человеком, который нашел кольцо и не знает, что с ним делать. Последнее кольцо осталось при нем, на ролях талисмана или маскотты.

Теперь он вынул его и сказал:

– Поглядите-ка.

Лорд Икенхем поглядел и ощутил животворящую радость. Когда-то, еще без титула, нищим и младшим сыном, он крутился в Нью-Йорке, в Аризоне и тому подобных местах, а крутясь – встречал мошенников этого рода, чрезвычайно поднимавших его дух. Встреча с оптимистом, который надеется всучить ему кольцо, перенесла его в прошлое и вернула бы молодость, если бы он ее утратил.

– Однако! – сказал он. – Ценная вещь. Сколько дали?

– Понимаете, – начал Гордон Карлайл, – все не так просто. Странная история… Кстати, вы не юрист?

– Нет, что вы!

– Иду сегодня по Пиккадилли, а оно лежит. Я думал, вы скажете, можно ли его взять.

– Думаю, можно.

– Правда?

– Еще бы! Я всегда говорю молодым людям, находящим кольца: «Хватай и беги!» Хотите продать?

– Нехорошо нарушать закон…

– Куда уж хуже! Сколько просите?

Гордон Карлайл тоже ощутил животворящую радость. Да, стыдновато, да, сам идет в руки – но приятно вспомнить свою простодушную молодость.

– Прямо не знаю, – ответил он. – Если оно настоящее – сотню, не меньше, но как это определить?

– Конечно, настоящее. Вы посмотрите на рубин! Красный, как не знаю что.

– Это верно…

– А золото! Золотистей некуда.

– И это верно.

– Смело просите сто фунтов.

– Вы так думаете?

– Да.

– Вы бы его купили?

– Без всяких разговоров.

– Значит…

– Однако, – продолжал граф, – жена моя склонна к твердой, централизованной власти, а потому дает мне деньги только на табак и самоуважение. Считаю гроши! Предел мой – шиллинг. Отдадите – беру без разговоров. А может, уступите по дружбе? Восемнадцать пенсов, а?

Гордон Карлайл был джентльменом и выругаться не мог, но все, что нужно, выразил взглядом, противоречащим предположению о дружбе.

– Ой, не могу! – сказал он без оксфордского акцента.

Высадив его у главного дома, граф вышел чуть позже, у дома поменьше, в самом прекрасном настроении. Он был искренне благодарен спутнику за минуты чистой радости и желал ему от всей души продать кольцо Бифштексу.

Обычный гость, прибывший в родовое гнездо Пирсов, звонит в звонок, потом звонит еще; обычный – но не этот. Лорд Икенхем открыл двери, оказался в просторном холле и отметил не в первый раз, как там чисто, хотя все порядком обветшало. Вероятно, подумал он, убирает здесь няня, а помогает ей какая-нибудь девица из деревни.

Снаружи Хаммер-холл не изменился за четыреста лет, а вот изнутри разделил судьбу многих усадеб, переживших военные годы. Там, где были гобелены, светлели обои, там, где были ковры, темнел паркет. Столик, особенно милый пятому графу, исчез, словно кочевник, в отличие от ореховой горки, оскорблявшей изысканный вкус. Граф вздохнул (он давно советовал продать ее) и, ощутив, что к горестям прибавляется еще одна, четвертая, направился в ту комнату, где Джонни Пирс творил, если ему не мешала няня, носившая фамилию Брюс.

Сейчас, по всей видимости, она мешала, ибо пятый граф услышал с порога ее суровый голос:

– Сил моих нету, мастер Джонатан. Ой, здравствуйте, милорд!

Няня больше всего напоминала гренадера, который собрался играть тетку пресловутого Чарлея; такие няни присасываются к дому, как полипы – к лодке. В Хаммер-холл она пришла «совсем девчонкой», чтобы пестовать Джонни, но, когда он вырос, не сочла, что обязанности ее исчерпаны, и стала такой же неотъемлемой частью усадьбы, как львы у ворот или странный запах под крышей.