Мэри Уэстмакотт - Хлеб великанов

Шум… Шум и боль… Вернон, вздрогнув, проснулся. Он чувствовал жар и боль в ноге. Шум становился все ближе. Такие звуки всегда были связаны с мамой…

Майра ворвалась в комнату словно вихрь. Ее накидка развевалась позади. Она походила на большую птицу и как птица кружила над ним.

– Вернон, дорогой мой, что они с тобой сделали? Какой ужас! Бедное дитя!

Она заплакала, и Вернон тоже начал плакать, внезапно почувствовав страх.

– Мой малыш! – всхлипывала Майра. – Все, что у меня есть в этом мире! Боже, не отнимай его у меня! Если он умрет, я тоже умру!

– Миссис Дейр…

– Вернон, дитя мое!..

– Прошу вас, миссис Дейр… – Но в голосе няни Франсис слышались не просящие, а властные интонации. – Пожалуйста, не трогайте его. Вы причините ему боль.

– Я? Его мать?

– Вы, кажется, не понимаете, миссис Дейр, что у мальчика сломана нога. Вынуждена просить вас покинуть комнату.

– Вы что-то от меня скрываете! Скажите правду – ногу придется ампутировать?

У Вернона вырвался стон. Он понятия не имел, что значит «ампутировать», но это звучало жутко. Стон перешел в крик.

– Он умирает! – рыдала Майра. – А мне ничего не говорят! Но он умрет в моих объятиях!

– Миссис Дейр…

Встав между кроватью и матерью Вернона, няня Франсис положила ей руку на плечо и заговорила таким тоном, каким няня разговаривала с младшей горничной Кэти.

– Выслушайте меня, миссис Дейр. Вы должны взять себя в руки. – Увидев, что в дверях стоит отец Вернона, сестра обратилась к нему: – Мистер Дейр, пожалуйста, уведите отсюда вашу жену. Я не могу допустить, чтобы моего пациента волновали и расстраивали.

Отец понимающе кивнул.

– Не повезло тебе, старина, – сказал он, глядя на Вернона. – Я тоже как-то сломал руку.

Мир сразу стал куда менее угрожающим. Другие также ломали руки и ноги. Отец взял маму за плечо и повел ее к двери, что-то тихо говоря. Она протестовала высоким, пронзительным голосом:

– Ты не можешь этого понять! Ты никогда не любил мальчика так, как я! Мать не имеет права возлагать на постороннюю женщину уход за ее ребенком. Материнскую заботу ничто не заменит.

Вырвавшись, Майра подбежала к кровати:

– Вернон, дорогой, я ведь нужна тебе? Тебе нужна твоя мама?

– Мне нужна няня, – всхлипывал Вернон.

Он имел в виду свою няню, а не няню Франсис.

– О! – воскликнула Майра, дрожа всем телом.

– Пойдем, дорогая, – ласково настаивал отец Вернона.

Она прислонилась к нему, и они вместе вышли. Из-за дверей послышался жалобный голос:

– Мой собственный ребенок предпочитает мне постороннюю!

Няня Франсис поправила одеяло и предложила Вернону воды.

– Твоя няня скоро вернется, – уверенно пообещала она. – Давай напишем ей письмо. Ты скажешь мне, что нужно написать.

На Вернона нахлынуло теплое чувство признательности. Хоть кто-то его понимает…

Когда Вернон впоследствии вспоминал свое детство, этот период четко отличался от остальных. «Время, когда у меня была сломана нога» обозначало совершенно особую эру.

Ему пришлось оценить по-новому ряд мелких инцидентов, тогда воспринимаемых как вполне обычные. Например, весьма бурный разговор доктора Коулса с его матерью. Естественно, он происходил не в той комнате, где лежал Вернон, но пронзительный голос Майры проникал и сквозь закрытые – двери. Вернон отчетливо слышал негодующие -вопли: «Не знаю, что вы имеете в виду… Я считаю, что сама должна ухаживать за своим ребенком… Естественно, я была расстроена – я ведь не такая бессердечная, как Уолтер! Посмотрите на него – что бы ни случилось, он и бровью не по-ведет!»

Немало стычек происходило между Майрой и няней Франсис. Последняя всегда одерживала верх, но дорогой ценой. Майра Дейр бешено ревновала к той, кого называла «платной сиделкой». Ей приходилось подчиняться распоряжениям доктора Коулса, но она делала это с явной неохотой, а иногда и с откровенной грубостью, которую няня Франсис словно не замечала.

Вернон вспоминал не боль и неудобства, а только счастливые дни, когда с ним разговаривали и играли так, как никогда не разговаривали и не играли раньше. В няне Франсис он обрел взрослого собеседника, который не считал его «забавным», а внимательно слушал, делая серьезные и разумные замечания. Вернон мог рассказывать сиделке о Пуделе, Белке и Дереве, о мистере Грине и сотне его детей. И вместо того чтобы говорить: «Какая забавная игра!» – она всего лишь спрашивала, являются эти сотни детей мальчиками или девочками, – подобный аспект никогда не приходил в голову Вернону. Он и няня Франсис пришли к выводу, что там было пятьдесят мальчиков и пятьдесят девочек, – это казалось справедливым решением.