Мэри Уэстмакотт - Неоконченный портрет

Комната Бедняжки мисс Беннет давно освободилась.

За дверью были свалены в кучу пакеты муки, крупы, коробки с печеньем, банки сардин. У извозчика, который тащил пять окороков, рот был до ушей. За ним шла Глэдис, тоже с окороками и тоже улыбающаяся.

– Пусть мне и девяносто лет, – возгласила бабушка с трагической интонацией, – но я не позволю немцам уморить меня голодом.

Услышав это, Селия покатилась со смеху.

– Бабушка, но зачем столько еды?

– Вы, молодежь, ничего не знаете о жизни. А я знаю, что во время осады Парижа люди ели крыс. Крыс, Селия! Я привыкла заботиться о будущем. Так меня воспитали.

Бабушка расплатилась с извозчиком, отвесив ему гигантские чаевые, и наказала получше кормить лошадь.

– Да, мэм. Спасибо, мэм.

Извозчик, не переставая довольно улыбаться, удалился.

– Ну и денек, – вздыхала бабушка, развязывая тесемки шляпки. Она вовсе не выглядела уставшей или встревоженной. – Сэлдридж битком набит, представляешь, Селия?

«Очевидно, такими же пожилыми дамами, закупающими провизию», – добавила про себя Селия.

Вскоре произошли события, которые помешали Селии стать сиделкой в госпитале Красного Креста.

Прежде всего Раунси заболела и уехала домой, чтобы жить там с семьей своего брата. Селия с мамой сами выполняли всю работу по дому под неодобрительное ворчание Грегг, от которой польза была небольшая. Потом бабушка собралась переехать к ним, и нужно было ей помочь. В последнее время ее начало подводить зрение. Она стала очень подозрительной, не доверяла горничным и не хотела «зависеть от их милости».

Перевезти бабушку стоило адского труда. За все пятьдесят лет, прожитые в своем доме, она ни разу не выбросила ничего, что, по ее мнению, «еще могло пригодиться». Все гардеробы и комоды красного дерева были забиты аккуратными свертками ткани, а также остатками и обрезками, которые бабушка прятала, чтобы потом о них забыть. Там же хранились бесчисленные наборы давно поржавевших иголок «для горничных на Рождество», бумажные выкройки старомодных платьев, старые письма, бумаги, рецепты, газетные вырезки, сорок пять подушечек для булавок и тридцать пять пар ножниц. Несколько ящиков содержали ветхое белье, сохраняемое благодаря ценной вышивке.

Ужаснее всего оказался чулан, с которым у Селии были связаны самые приятные детские впечатления. Чулан отторгал бабушку, она не могла больше проникать в его глубины. Старые неиспользованные запасы хранились там, в то время как новые складывались поверх них. Пораженная долгоносиком мука, крошащееся печенье, засахарившееся варенье, слипшиеся мумии сухофруктов были извлечены и выброшены на помойку. Бабушка наблюдала, роняя слезы и жалуясь на «перевод продуктов».

– Мириам, ты уверена, что этот чернослив нельзя положить в пудинг для слуг?

Бедная бабушка. В прошлом такая энергичная и экономная хозяйка, отступив перед старостью и слабеющим зрением, теперь она должна была примириться с разгромом своих владений. Но она сражалась до последнего за каждое из сокровищ, которые эта безмозглая молодежь считала хламом.

– Оставь в покое это платье, Селия, – стонала она, – это же мой коричневый бархат. Мне сшила его в Париже мадам Бонсеро. Все восхищались мной, когда я его надевала.

– Но оно же совсем вытерлось, бабушка. Посмотри, здесь дыры.

– Нет, его еще можно носить. Бархат снова будет в моде, я знаю.

Они старались как могли щадить ее чувства. Они уступили ее желанию взять с собой неподъемные сундуки, доверху набитые изъеденными молью мехами. Бабушка настояла на том, чтобы ей разрешили самой упаковать пожелтевшие портреты различных старомодных джентльменов.

– Это же милый мистер Харти, а это мистер Лорд – мы чудесно смотрелись, когда танцевали вместе. Все девушки вокруг умирали от зависти.

Наконец все было упаковано. Мистера Харти и мистера Лорда перед отправкой даже вставили в рамки, дабы они не рассыпались от тряски. Иногда, думая, что никто не видит, бабушка спасала еще одну шелковую ленточку или интересно вышитую тряпочку. Она украдкой совала их в свои бездонные карманы, а потом прятала в один из готовых к погрузке сундуков, стоявших в ее спальне.

Переезд почти, но не совсем прикончил бедную бабушку. У нее еще оставались воля и силы для жизни. Именно жизнелюбие подвигло ее покинуть дом, в котором она провела полвека. Она не хотела умереть с голоду или стать жертвой воздушного налета, что ей, несомненно, угрожало бы, задержись она в пригороде столицы. Бабушка собиралась жить еще долго и в свое удовольствие. Когда вам исполнилось девяносто лет, вы знаете, как хороша жизнь. Молодежь этого не понимает. Молодежь говорит о стариках так, словно те уже полумертвые и должны быть как минимум несчастны. Молодые, думала бабушка, припоминая афоризм своей юности, считают стариков дураками, но старики знают, что молодые – дураки. Ее тетя Каролина говорила это в восемьдесят пять лет, и тетя Каролина была права.