Мэри Уэстмакотт - Неоконченный портрет

Селия же не думала, да и не могла бы меня пожалеть. Пройдя через жестокие страдания, оставившие глубокие горестные складки у ее губ, она не имела больше жалости ни к себе, ни к другим. По ее признанию, всю свою жалость она растратила впустую, из-за собственной глупости. Мои несчастья она воспринимала лишь как причину, благодаря которой я разгадал ее планы. Я также сообразил, что Селия живет в мире своего детства, пробудившегося в ее воображении. Там она искала спасения от беспощадности мира настоящего. Ее апатия породила во мне жажду деятельности. Она оказалась как раз тем человеком, которого я искал в течение последних десяти лет. Она словно бросила мне призыв к действию – и я ему внял.

Итак, я начал действовать. Больше всего я боялся оставить ее одну и прилип к ней как банный лист. В город мы возвращались вместе, причем по дороге Селия не выказала ни тени раздражения моей навязчивостью – для этого у нее было достаточно благоразумия. Она понимала, что я не отстану и сейчас ей все равно не удастся свести счеты с жизнью. Но мне было ясно без слов, что она не отказалась от своего намерения, а лишь решила подождать удобного случая.

Я не стану погружаться в описание старинного испанского городка, нашего совместного ужина или рассказывать, как я тайно перебрался из своей гостиницы в ту, где жила Селия, – все это несущественные мелочи. Главным же являлось то, что я должен был находиться рядом до тех пор, пока она не очнется и не капитулирует.

После ужина, когда она поднялась из-за стола, собираясь идти к себе в номер, я сказал:

– У вас есть десять минут. Ровно через десять минут я к вам приду.

Зная, что ее номер находится на четвертом этаже, я не рискнул дать ей больше времени. Вдруг она, несмотря на свое хорошее воспитание и принцип самоотречения, проявит крайний эгоизм и выпрыгнет из окна, не испугавшись обеспокоить тем самым администрацию?

Через десять минут я вошел в ее номер. Селия сидела на разобранной постели, прямая, с зачесанными назад золотистыми волосами. Сомневаюсь, что она была удивлена. Соображения гостиничного персонала меня не заботили. Если они знали, что я вошел к ней в десять часов вечера, а вышел в семь утра, то, конечно, они все подумали одно и то же. Но ради спасения человеческой жизни я готов был пожертвовать репутацией.

Я уселся к ней на постель, и мы стали разговаривать.

Мы проговорили всю ночь напролет.

Подобное происходило со мной впервые.

Я не спрашивал ее о неприятностях. Вместо этого мы начали с самого начала: бледно-лиловые ирисы на обоях детской, овечки на лугу за железной дорогой, запах первоцвета…

Спустя некоторое время я уже только слушал. Я перестал для нее существовать как собеседник, превратившись в живую звукозаписывающую машину, фиксирующую ее речь.

Она говорила так, как человек говорит сам с собой или – с Богом. Ровным бесцветным голосом она рассказывала о том, что случалось в ее жизни, безо всякой связи переходя от одного события к другому. Все эти разрозненные события были объединены лишь тем, что именно они запомнились Селии.

Память делает необъяснимый выбор, определяя, что оставить на хранение, а что – выбросить за ненадобностью. Отчего-то не верится, что выбора вовсе никакого нет. Попробуйте вспомнить что-нибудь из того времени, когда вам было лет пять или шесть. Вы назовете пять или шесть фактов, не больше. Возможно, они не были так уж существенны, но остались у вас в памяти. Почему?

В ту ночь я слушал Селию, и мне казалось, что я смотрю на нее как бы изнутри, что по отношению к ней я – Бог. И в дальнейшем я и собираюсь придерживаться этой точки зрения.

Селия говорила обо всем подряд, о том, что было для нее важно и не важно. Она не пыталась выстроить свой рассказ вокруг какого-либо сюжета. Но мне это было необходимо! Я, кажется, различал некий невидимый ей план.

В семь часов утра я покинул ее. Отвернувшись к стене, она спала, как ребенок. Опасность миновала. Я словно взвалил на свои плечи тяжесть, лежавшую до того на ее плечах.

Днем я отвез ее на пристань и посадил на пароход. И вот тут-то произошло самое главное… Хотя, возможно, я ошибаюсь. Возможно, ничего особенного не произошло…

В любом случае здесь я не стану этого описывать. Я хочу пока побыть Богом и посмотреть, получится ли у меня портрет Селии. Портрет в четырех измерениях – ведь литературные герои в отличие от моделей художника существуют не только в пространстве, но и во времени.