Сергей Максимов - Бунт Дениса Бушуева

Не разводя огня, он повалился на сухой, пахучий еловый лапник, горой наваленный в углу землянки, и мгновенно уснул. Уснул со смутной, бессмысленной надеждой, что кто-нибудь из товарищей по побегу появится в землянке.

Но никто не пришел. Мертвые не воскресают.

Во сне он видел тихую снежную лунную ночь, костер посреди леса, а возле костра – толпу сгрудившихся женщин-заключенных, закутанных в рваные бушлаты. Женщины тянули сухие, желтые руки к огню и пели печальную песню. Потом видел свой дом на Арбате, в Москве. В парадном стояла сестра Ольга. Перед домом тоже горел костер и те же женщины пели печальную песню, а прохожие не обращали на них никакого внимания, только как будто бы одна Ольга их слушала, улыбаясь тихой и грустной улыбкой.

Она была необыкновенно красива, такой красивой он ее никогда раньше не видел. У ног ее, прямо на тротуаре, сидел дед Северьян и скоблил осколком стекла деревянную ложку. Он часто взглядывал на Ольгу и негромко говорил: «Не трожь, не трожь ты его. У него своя жись. Он и так сбился с тропы. А за брата – молись. Молись, как умеешь». Дмитрий подошел ближе и опять услышал: «Не трожь его…» «Да про кого это он говорит?» – мучительно думал Дмитрий.

А женщины все пели печальную песню; вдруг поднявшаяся метель занесла снегом костер, потом – и женщин, и старика, и Ольгу, стало тихо, и осталось лишь ровное лунное снежное поле.

В полдень на другой день Дмитрий проснулся и не сразу сообразил, где он и что с ним. С трудом разлепил тяжелые веки. Было темно и холодно. И как-то сразу вспомнил все. И первое чувство было чувство бешеной радости.

– Свобода…

Сухие, потрескавшиеся губы едва двигались.

– Свобода…

Он вскочил, ощупью добрался до двери, попробовал было открыть ее, но дверь наглухо замело. Тогда он с силой, со всего плеча толкнул ее, забыв о ране. Боли, однако, он не почувствовал – он с жадностью глотнул холодного воздуха, ворвавшегося в широкую щель, и выглянул наружу. Кругом стояла молчаливая, словно застывшая тайга, засыпанная искрящимся, сверкающим на солнце снегом. На гладких, будто укатанных сугробах вокруг землянки не видно было и признака людских следов. Лишь тонкая цепочка ровных ямок пересекала наискось небольшую поляну перед дверью землянки – тут, видимо, совсем недавно прошел песец. На голубом небе ни облачка. Было удивительно тихо; и хорошо, пряно пахло свежим снегом и елью.

Дмитрий зажмурил глаза и ткнулся лицом в косяк. Плечи его вздрогнули, и он глухо, но сильно заплакал. И плакал долго. Только тот, кто долго смотрел на Божий свет сквозь железную решетку, кто вынес на своих плечах миллионы тонн горя, только тот знает по-настоящему цену свободы. И плакал Дмитрий, кажется, первый и последний раз в жизни.

Целых три дня прожил Дмитрий в землянке, выжидая новой пурги, чтобы идти дальше. Он знал, что только еще начинает скорбный путь беглеца, по следу которого всегда, всю жизнь, будут идти ищейки-люди, чтобы снова отнять у него его человеческое право на свободу.

За это время, пока он жил в землянке, Дмитрий из трех рюкзаков сделал один, переложив в него все самое важное. Шесть месяцев они готовились к побегу. Шесть месяцев правдой и неправдой собирали по крохам все необходимое для побега, и вот – все досталось ему одному. Остальных прибрала холодная зырянская земля.

На четвертый день Дмитрий встал на лыжи и двинулся дальше. Путь он держал на восток, к Уральским горам.

В Художественный театр Ольга Николаевна и Аркадий Иванович приехали рано, за двадцать минут до начала спектакля. Шли «Братья» Дениса Бушуева. В гардеробе, снимая с ног облепленные снегом ботики – на улице шел густой мокрый снег, – Ольга шутя пожурила своего обожателя за то, что он плохо рассчитал время и что им придется долго ждать. Аркадий Иванович предложил пройти в буфет и согреться горячим чаем с лимоном и тут же, смеясь, рассказал Ольге анекдот об опыте Художественного театра с «Буфетом на честность», якобы произведенном несколько лет тому назад.

«Буфет на честность», по моим сведениям, просуществовал всего три дня. Идея была такова: утомленные пьесой какого-нибудь новейшего драматурга, зрители в антракте выходят в фойе и стремглав несутся к буфету. Буфет пуст, то есть пуст в том смысле, что нет в нем ни кассиров, ни официантов. Зритель сам берет с прилавка то, что ему нравится, съедает или выпивает, смотрит на прейскурант и кладет указанную сумму в большую стеклянную вазу. Если надо, сам, своей собственной рукой берет из кучи денег сдачу и удаляется. Ну-с, в первый день этого смелого эксперимента, после подсчета выручки, оказалось двести рублей лишних – стыдились, видимо, брать сдачу. На второй день – два рубля лишних, на третий – не хватило три тысячи, на четвертый – «Буфет на честность» снова превратился в «Буфет на наличные», с той только разницей, что цены в нем поднялись втридорога…