Берт Стайлз - Серенада большой птице

Ему есть зачем возвращаться. Он с блеском поступил в Гарвард на юридический. Желал участвовать в управлении страной. Глядишь, вы­бился бы в сенаторы. Ума ему не занимать. Что он скажет, все по делу и со смыслом.

И пилот настоящий. Умеет прилипнуть в строю и так держать це­лый день. Из себя не выйдет, метаться не станет туда-сюда. Насквозь изучил и моторы, и управление, и посадочное оборудование, и гидрав­лику, и электрику. Мог завести автопилот в точности по предписаниям фирмы.

Удачи вот только не было.

— Своих сержантов я ставлю против любого экипажа во всей ар­мии, — сказал он как-то. — Офицеры у меня не выше среднего, но сер­жанты — самые лучшие.

Удачи вот только не было им.

Он мог заговорить любую девчонку до полного восторга. Завел он себе подружку, когда мы были в Гранд-Айленде, так она души в нем не чаяла.

Может, все дело в глазах. Светло-карие, будто пронзают, если он не­равнодушен. Не назовешь его писаным красавцем, но, заглянув ему в глаза, многие женщины считали его таковым.

Мэк был вечно в непокое. Не застывал на существующем. Сомневал­ся, что все само хоть чуть повернет к лучшему. Бестолочь выводила его из себя. Ему хотелось дела. Хотелось взяться и добиваться перемен.

— Проклятая война, — не раз говорил он. — Она меня сильно отбро­сила назад. Я бы уже до середины одолел юридический.

Ему и не надо-то было на фронт. Будучи офицером тактической авиа­ции в Санта-Ане, сидел бы себе там всю войну.

— Велика ли цена мне после, если сам на себе не узнаю, — объяс­нял он. — Что поймешь в войне, разглядывая ее с пляжа или с танц-веранды.

В итоге я бросил писать его матери, на листке остается лишь мой адрес, в верхнем углу. Ничего ей не расскажешь.

Он из тех парней, на кого мир мог бы положиться после войны. Ума Мэку не занимать, и было желание приложить ум к делу, промедле­ние томило. Пожалуй, Мэк вырос бы в крупного деятеля. Да что гово­рить...

Самолет, на котором угробился Мэк, официально уже считался на­шим. Мы сделали на нем три вылета, прозвали его «Строгий папа».

Планировалось, что, пока мы в Лондоне, эти слова напишут на само­лете и пририсуют девицу без всякой одежонки. Одна подружка в Шта­тах сделала для нас несколько набросков, и я отдал их художнику в управлении группы.

— Изображу, — снизошел он. — Времени нет у меня, но это я сделаю.

На художника спрос велик.

«Строгий папа» — кличка Сэма. На тренировках все мы его так зва­ли за образцовый пилотаж.

Я-то «крепость» эту хотел прозвать «Сучка-дрючка» или «Подлун­ная Нэнси», а моя мать просила, чтоб назвали самолет «Колорадские собратья», поскольку мы учились в Колорадском колледже.

Хотели «крепость» назвать в честь двоюродной сестры Сэма — Мэри-Элен. Она как-то заезжала из Омахи к нам на вечерок в Гранд-Ай­ленд, хороша собой — на целом свете поискать.

— Надо в ее честь, — заявил Росс.

— Надо увеличить ее фотографию и приклеить к борту, — предло­жил Кроун.

— Этак ты будешь вечно вываливаться из срединного окошка, — отметил Шарп.

— «Строгий папа», — размышлял Росс, — дрянь, а не название. Что оно означает?

Какая важность, что значит. «Строгий папа» быстро отжил свое.

В тот день когда я вернулся из Лондона, чуть не все оказались на задании. Вылетели под вечер и до ночи не возвращались. Отправился их поджидать. У нас над летным полем система прожекторов, чтоб помогать точно садиться. Положено их три, но один упорно не светит, другие два служат кое-как. По очереди берут роздых. В конце концов оба включаются вместе, скрещивают лучи над землей, выглядит это изящно и очаровательно.

На велосипеде подъезжаю к южному прожектору посудачить с сол­датом, который им управляет.

— Силы-то поболе двух мильонов свечей, — говорит он. — Светит адски, а?

— Адски, — соглашаюсь.

— Заходили бы как-нибудь в дневное время, снимем стекляшку, и вы в два счета загорите, пуще некуда.

— Невредно бы. Пригодится.

Командная башня сегодня на очередное задание послала тьму са­молетов. Теперь они появляются, заходят четверками на посадку, тесня соседей, болтаясь в вихрях от винтов, натужно снижаются.

— Соснуть бы часок, — жалуется прожекторист. — Гляньте, у пар­нишки тормозов-то и нету.

Этот парнишка — Ник из нашей эскадрильи.

Тормоза ему отрубили зенитки, и он даже не начал сбрасывать ско­рость, когда приземлялся на полосу. Сбивает забор, застревает, пропа­хав сотни две ярдов по турнепсу. Никто не пострадал, цела машина, вот только разворотил Ник многовато турнепса, да еще первоклассного.