Берт Стайлз - Серенада большой птице

БЕРТ СТАЙЛЗ

СЕРЕНАДА БОЛЬШОЙ ПТИЦЕ

ПОВЕСТЬ

Посвящается Мэку,

хорошему парню, которого сбили,

когда я был в увольнении в Лондоне

и развлекался там.

Эта книга вышла в Америке сразу после войны, когда автора уже не было в живых. Он был вто­рым пилотом слетающей крепос­ти», затем летчиком-истребителем и погиб в ноябре 1944 года в воз­душном бою над Ганновером, над Германией. Погиб в 23 года.

Повесть его построена на до­кументальной основе. Это мужест­венный монолог о себе, о боевых друзьях, о яростной и справедли­вой борьбе с фашистской Герма­нией, борьбе, в которой СССР и США были союзниками по анти­гитлеровской коалиции.

Первый экипаж

Лейтенант Сэм Ньютон, командир ко­рабля, 23 года, из города Сиу (шт. Айова).

Лейтенант Берт Стайлз, второй пилот, 23 года, из Денвера (шт. Колорадо).

Лейтенант Дон М. Бард, бомбардир, 24 года, из Освего (шт. Нью-Йорк).

Лейтенант Грант Х. Бенсон, штурман, 22 года, из Стамбо (шт. Мичиган).

Ст. сержант Вильям Ф. Льюис, борт­механик, 20 лет, из Гранд-Айленда (шт. Небраска).

Ст. сержант Эдвин К. Росс, радист, 23 года, из Буффало (шт. Нью-Йорк).

Мл. сержант Джилберт Д. Спо, зам­ковой, 21 год, из Уинстон-Сейлема (шт. Северная Каролина).

Мл. сержант Гордон Э. Бийч, турельный стрелок, 34 года, из Денвера (шт. Колорадо).

Мл. сержант Базил Дж. Кроун, сре­динный стрелок, 24 года, из Вихиты (шт. Канзас).

Мл. сержант Эдвард Л. Шарп, хво­стовой стрелок, 21 год, из Хот-Спрингса (шт. Арканзас).

Сэм, как и я, ходил в Колорадский колледж в Колорадо-Спрингсе, так что мы побратимы. Оба были усердны не столько в учебе, сколько по части гулян­ки, пока не попали в курсанты. И чистое везение, что столкнулись в Солт-Лейке. Там мы улестили некую военбарышню, чтоб записала нас в один экипаж.

Дон до войны служил в банке. В эки­паже с выпускного тренажа в Алексан­дрии (штат Луизиана). Был инструкто­ром по бомбометанию, вовсе не должен был идти на фронт, Да хотелось погля­деть, что такое война, и повесить себе орденскую ленточку со звездой.

Грант кое-как учился перед войной в Мичигане, поболтался по стране, числил­ся в пехоте, пока не стал штурманом. В экипаж включен также в Александрии.

Льюис, до войны таксист в Гранд-Айленде, крутил там с девицей и вечно мечтает, как бы вернуться домой.

Росс на гражданке днем трудился в конторе, а вечером в театре. Когда экипаж урезали с десяти человек до девяти, ему достался пра­вый фюзеляжный пулемет вместо верхнего над люком радиорубки.

Спо сидел за правым срединным, пока нас было десятеро, и подго­товился на замкового, когда затеяли перевести его в наземную службу. Он до войны ничем толком не занимался, просто ходил на пляж.

Бийч единственный в экипаже женат. Прежде — слесарь по будням и рыболов по выходным.

Кроун у нас за оружейника, лишь он понимает в бомбодержателях. Где только не жил, кем только не был. По специальности прокатчик, но работал и на нефтепромыслах и еще где-то.

Шарп жил в мирное время на ферме. Пожелал было стать врачом, вызубрил тьму медицинских терминов и развил в себе клинический ин­терес ко всему подряд. После войны намерен вернуться на ферму и ва­ляться в тенечке.

Кроме бомбардира и штурмана, экипаж собран в Солт-Лейке, на базе 2-й армии ВВС. Все вместе мы отправились на летную практику, а потом на новеньком Б-17 прибыли в Англию.

Для начала

Стоит лето, война на белом свете. В Нормандии война и в Италии, вовсю война в России. Та же война наступает на острова и на небо Японии.

Кусочек войны, хоть как-то известный мне лично, — это воздушная война в Англии. Надо мною на стене карта Европы. Всякий раз, опять приземлившись в Англии, я рисую новую бомбочку на карте поверх го­рода, который мы навестили.

Почти всегда тут ни вчера, ни, пожалуй, завтра. Одно сегодня. Се­годня кислородная маска, сегодня Берлин или Киль с высоты 25 тысяч футов. Сегодня — путаное, словно прошлое, а порою такое же Пре­красное.

Странное дело, этот кусочек войны никогда не остается сам собою хоть ненадолго. То несбыточный сон, тишь одинокой луны, то сплош­ной ужас, сумятица страхов и предчувствие смерти.

Жизнь всегда как лоскутное одеяло, по-моему; секунда, и час, и день сунуты в череду других секунд, часов, дней. Некоторые склады­ваются во что-то, иные болтаются вне прочих, словно «крепость», по­терявшая строй.

У меня в эти дни будто сто ликов. День меняет мне лицо и тело. Любое состояние — не больше чем на час-другой. Я лишен постоянства.