Надежда Тэффи - В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919

Откликнитесь!

Грызут семечки!

Этой тупой и опасной болезнью охвачена вся Россия.

Семечки грызут бабы, дети, парни и солдаты, солдаты, солдаты…

Беспристрастные, как их принято называть, историки назовут впоследствии этот период русской революции периодом семеедства.

Психиатры обратят внимание на эту болезнь, изучат её и отнесут, вероятно, к той же категории нервных заболеваний, к какой относят кусание ногтей, различные тики, непроизвольные гримасы и навязчивые жесты.

С болезнью этой надо бороться и принять меры решительные и безотлагательные.

Россия заплёвана подсолнечной шелухой. Улицы, переулки, вокзалы, сады, трамваи.

На каждом углу, у каждых ворот, под каждым фонарём стоит русский свободный гражданин и лузгает семечки.

Выражение лица у такого гражданина особенное, от других граждан отличное: равнодушное и тупое. Но равнодушие это раздражённое, и тупость свирепая.

Такое выражение бывает у пациентов, ожидающих очереди в приёмной зубного врача. Им больно, им тошно, а ничего не поделаешь.

Семееды скорее мучаются, чем веселятся. Лузгание подсолнухов не развлекает их, а раздражает и мешает.

Обыкновенный уличный гражданин на предложенный ему вопрос или ответит сразу, или спросит:

– Чаво?

Семеед спросит два раза подряд:

– Гым?

И ничего не ответит.

Это «гым» он спрашивает носом. Энергии, потребной для того, чтобы пошевелить языком, у семееда нет. Его вспухший от грязной шелухи язык отяжелел и не ворочается, и не слушается отупелой воли.

Энергии не хватает даже на то, чтобы переплюнуть шелуху через нижнюю губу. И она висит вокруг рта и на подбородке.

Характерная иллюстрация психического состояния семееда. В овощной лавке озабоченно грызущий семечки молодец показывает покупательнице огурцы и салат. Грызёт спешно, точно торопится окончить заданный урок. Движения нервные, глаза бегают. К товару и покупательнице относится невнимательно, видимо, с трудом соображая, что огурцы надо завернуть, с покупательницы взять деньги, а не наоборот, потому что долго смотрит то на неё, то на бумажный мешок, точно обдумывая, как бы её туда упрятать.

– Что, голубчик, всё семечки грызёте? – спрашивает покупательница.

И вдруг произошло нечто неожиданное: парень покраснел, затрясся и тоном искреннего отчаяния воскликнул:

– Барыня! Милая! Хоть бы мне кто-нибудь в морду дал! Ей-богу! Может, я бы тогда отстал от этого дела проклятого! А то вон до чего дошло!

Он смотрел с отчаянием и мольбою, а рука машинально лезла в карман за новым запасом семечек.

И сам, не замечая, он грыз торопливо и беспокойно, и лицо у него было такое несчастное, что казалось, будто не он грызёт подсолнухи, а подсолнухи грызут его, бедного, растерянного парня.

Уже многими замечено, что тупое равнодушие семеедов иногда совершенно неожиданно прорывается буйным бешенством. Психиатры хорошо знают эту жуткую смену настроений. И мне кажется, что именно этим психозом можно объяснить многие неожиданные эксцессы, когда толпа мирных семеедов набрасывается на карманного воришку и, растерзав его на части, топит в канаве. Или когда кто-нибудь переплюнет вместе с шелухой, самому себе на удивление, слово «провокатор», – семееды с рёвом вздымают кулаки и долго и остервенело лупят друг друга смертным боем. А потом, придя в себя, сами не могут взять в толк, что случилось.

Итак, вниманию психиатров: определить категорию семеедства как психическое расстройство и лечить. Потому что нельзя допускать, чтобы народ в самый яркий момент своего самоопределения тупел от семечек, как прежде от водки.

С точки зрения хозяйственной торговлю семечками нужно запретить как предметом роскоши, ибо необходимости грызть их ни в одном организме, кроме попугайного, не наблюдалось. Подсолнухи должны идти на выработку масла.

Если же семееды моей резолюцией не довольны, пусть пришлют ко мне своих делегатов.

Жду.

Большевики растерялись.

Они никак не ожидали того, что случилось.

Не ожидали наступления.

Но это не беда, и отчаиваться им нечего. Ведь это вполне соответствует психологии большевизма: большевики никогда не чувствовали и не предчувствовали поворотов истории и были лишены всякой политической интуиции до степени редкой и поразительной.

Почти ни одно крупное рабочее движение не было уловлено ими своевременно. Лучшее, что они могли делать, – это примазываться к делу post factum, что ими же самими было определено в 1905 году талантливым термином «хвостизм».