Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок

Въ то время, какъ эти мысли быстро и смутно проносились въ его головѣ, какъ будто близость смерти обострила его умъ, онъ увидѣлъ Антоніо снова на палубѣ и вскрикнулъ отъ изумленія: у брата въ рукѣ былъ спасательный поясъ, подарокъ синьи Тоны, забытый въ трюмѣ.

Паскуало, суровымъ голосомъ и съ грознымъ взглядсмъ, спросилъ, что онъ намѣренъ дѣлать.

Антоніо нисколько не смутился. «Что дѣлать? Спастись вплавь: пришло время спасаться всякому, кто можетъ! Онъ не желаетъ умереть на этой лодкѣ, какъ крыса; лучше рискнетъ разбиться о скалы».

У Ректора вырвалось ужасное ругательство. «Нѣтъ! его братъ не сойдитъ съ лодки, не попробуетъ спастись! Они умрутъ вмѣстѣ, и этимъ Антоніо заплатитъ за все зло, какое ему сдѣлалъ».

Смертельная опасность воскресила въ Антоніо былое бахвальство, наглость человѣка погибшаго, который ничего не уважаетъ; онъ со свирѣпой улыбкой посмотрѣлъ на Паскуало. Въ позахъ этихъ двухъ человѣкъ было нѣчто болѣе страшное, чѣмъ даже буря.

– Батя! Батя! – снова слабымъ голосомь закричалъ ребенокъ въ своихъ веревкахъ.

Тогда Ректоръ вспомнилъ, что мальчикъ тутъ, и, суровый, безмолвный, оставилъ руль. Въ рукѣ у него былъ морской ножъ, которымъ онъ сразу перерѣзалъ все, чѣмъ привязанъ былъ ребенокъ.

– Поясъ! подай! – крикнулъ онъ повелительно брату.

Но Антоніо, вмѣсто отвѣта, старался просунуть руки въ помочи пояса. «Негодяй!» Паскуало чувствовалъ необходимость говорить, сказать все, хотя бы въ нѣсколькихъ отрывистыхъ словахъ. «Неужели Антоніо считаетъ его слѣпымъ? Ректоръ знаетъ все. Это онъ въ прошлую ночь гнался за бѣглецомъ по улицамъ Кабаньяля. Если онъ не убилъ преступника, то лишь затѣмъ, чтобы погибнуть съ нимъ вмѣстѣ. Но этотъ мальчикъ, вѣдь, не виноватъ и не долженъ умирать. Живѣе, поясъ! Онъ послужитъ ребенку, сыну измѣны и позора. Какъ бы ни былъ испорченъ Антоніо, онъ долженъ же вспомнить, что этотъ ребенокъ ѳму сынъ».

– Слушайся, или я убью тебя, какъ собаку!

На лицѣ Антоніо все еще была свирѣпая и циничная усмѣшка; и онъ все старался надѣть на себя спасательный поясъ.

Но не успѣлъ. Братъ бросился на него; втеченіе нѣсколькихъ секундъ шла рукопашная на поломанной, дрожащей, безпрестанно заливаемой палубѣ. Антоніо упалъ навзничь съ распоротымъ бокомъ.

Паскуало, почти не сознавая, что дѣлаетъ, запаковалъ ребенка въ спасательный поясъ; кинувъ его за бортъ, словно мѣшокъ балласта, онъ съ минуту смотрѣлъ на него и увидѣлъ, какъ онъ исчезъ за гребнемъ волны.

Теперь Ректору оставалось только умереть, какъ умирали мужчины въ его семьѣ.

Между тѣмъ, толпа, собравшаяся у оконечности мола, видѣла, что «Цвѣтъ Мая» пляшетъ по волнамъ, точно ящикъ, безъ руля, что имъ играетъ буря. Никто не замѣтилъ борьбы на лодкѣ, но видѣли, что Ректоръ бросилъ какой-то большой узелъ, который поплылъ, гонимый волнами, и приближался къ парапету.

Спустя нѣсколько минутъ послѣдній крикъ страданія раздался на молѣ: «Цвѣтъ Мая», застигнутый сбоку огромной волной, опрокинулся, повернулся вверхъ килемъ и исчезъ.

Женщины перекрестились и окружили Долоресъ и Тону, удерживая ихъ, чтобы не дать имъ броситься ві море.

Рыбаки очень догадывались, что за узелъ плыветъ по направленію къ скаламъ: это, вѣроятно, ребенокъ. Скоро можно было даже разсмотрѣть его въ пробковой оболочкѣ. Но онъ сейчасъ разобьется о скалы! Мать и бабушка ревѣли отъ муки, молили о помощи, сами не зная кого. «Неужели нѣтъ ни одной доброй души, которая спасла бы ребенка?»

Какой-то смѣльчакъ-доброволецъ, привязавши къ поясу веревку, за которую держали его товарищи, бросился на подводные утесы, между камнями, полупогруженными въ воду, и, чудомъ силы и ловкости, ухитрился встать на ноги среди клокочущихъ волнъ.

Много разъ несчастное тѣло наскакивало на выступы глыбъ, и снова волна уносила его при восклицаніяхъ ужаса. Наконецъ, спасатель сумѣлъ поймать его въ тотъ мигъ, когда оно готово было опять удариться о гигантскую стѣну.

Бѣдный маленькій Паскуало! Растянутый на тинистой площадкѣ мола, съ окровавленной головой, съ посинѣвшими членами, холодный и истерзанный краями камней, онъ въ этой объемистой оболочкѣ былъ, какъ черепаха въ своихъ щитахъ.

Бабушка пыталась отогрѣть своими руками это нѣжное лицо, на которомъ вѣки были закрыты навсегда. А Долоресъ, на колѣняхъ возлѣ мальчика, царапала себѣ щеки и рвала свои прекрасные растрепавшіеся волосы, дико водя во всѣ стороны своими золотистыми глазами.

Вопль отчаянія все время стоялъ въ воздухѣ: