Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок

Она сострадательно улыбалась.

«Доказательства? Онъ можетъ ихъ спросить у всѣхъ сосѣдей, которые вотъ ужъ больше года забавляются этою связью… Онъ не разсердится? Онъ хочетъ знать всю правду?.. Такъ вотъ: на взморьѣ, когда молодые матросы и даже юнги уиоминаютъ объ обманутомъ мужѣ, они говорятъ, ради преувеличенія, что онъ еще рогатѣе Ректора…»

– Ахъ, чтобъ ихъ и перечтобъ! – рычалъ Паскуало, сжимая кулаки и топая по полу. – Помни, что говоришь, Росарія! Если это неправда, я тебя убью!

«Убьетъ? А жизнь ей такъ дорога?! Ей окажетъ услугу тотъ, кто отправитъ ее на тотъ свѣтъ. Одна, безъ дѣтей, живя, какъ вьючная скотина, голодая изъ-за нѣсколькихъ песетъ для мужа и чтобы не быть избитой, – можетъ ли она дорожить жизнью?

– Смотри, Паскуало, посмотри!

Отвернувъ рукавъ, она показала ему на блѣдной кожѣ, покрывавшей кости и сухожилія, нѣсколько синеватыхъ пятенъ, – слѣдовъ руки, жестокой, какъ клещи.

«И если бы это было все!.. Но она можетъ показать ему на всемъ тѣлѣ такіе знаки… Это слѣды ласкъ Антоніо, когда она упрекаетъ его за связь съ Долоресъ. Онъ разукрасилъ ее этими синяками нынче же вечеромъ, когда отправлялся на взморье, чтобы помочь своей невѣсткѣ продавать рыбу, словно законный мужъ. Ахъ! Ну, какъ же народу не смѣяться надъ бѣднымъ Ректоромъ?»

«Ему нужны доказательства? Что-жъ! Въ нихъ нѣтъ недостатка. Почему Антоніо не поѣхалъ въ первое плаваніе? Что такая за рана на рукѣ, которая болѣла только, пока «Цвѣтъ Мая» не вышелъ изъ гавани? На слѣдующій день всѣ видѣли Антоніо безъ обманчивой повязки. Ахъ! Бѣдный Паскуало! Пока онъ былъ на морѣ, недосыпая, перенося качку, и вѣтеръ, чтобы добыть хлѣбъ своей семьѣ, его Долоресъ смѣялась надъ нимъ, а Антоніо спалъ въ чужой постели, какъ въ своей, тепло да сытно, и глумился надъ болваномъ-братомъ… Да, это правда, она слишкомъ хорошо знаетъ это: во все время, какъ Паскуало былъ на морѣ, Антоніо ни разу не ночевалъ дома, да и сегодня не ночуетъ: онъ только что ушелъ и унесъ свой мѣшокъ, попрощавшись съ Росаріей. Антоніо и Долоресъ думаютъ, что Ректоръ пробудетъ ночь на «Цвѣтѣ Мая»: можетъ быть, даже въ эту минуту они лежатъ на мягкой хозяйской постели…»

– Чортъ возьми! – скорбно бормоталъ Ректоръ, поднявъ лицо, какъ бы для того, чтобы обвинить тѣхъ, кто тамъ, на небѣ, допускаетъ, чтобы подобныя вещи продѣлывались здѣсь надъ честными людьми.

Все же, онъ еще не сдавался. Его прямой и добрый характеръ возставалъ противъ подобной гнусности. Въ глубинѣ души, онъ начиналъ уже вѣрить, что его невѣстка говоритъ правду; но продолжалъ кричать негодующимъ тономъ:

– Врешь! Все врешь!

Росарія стала смѣлѣе. Она вретъ? Для такихъ слѣпыхъ, какъ онъ, всякаго доказательства мало… Чего онъ такъ оретъ? Съѣсть ее, что ли, собирается?.. Этотъ Паскуало – кротъ, да, Господи! кротъ, достойный сожалѣнія, не видящій дальше своего носа. Всякій другой на его мѣстѣ давно бы догадался, что дѣлается. А, онъ!.. Ахъ! какое ослѣпленіе! Значитъ, онъ даже не посмотрѣлъ на своего сына, чтобы увидѣть, на кого похожъ малышъ?

Эта фраза была ударомъ кинжала для Ректора. Несмотря на коричневый цвѣтъ его лица, пріобрѣтенный на морѣ, онъ поблѣднѣлъ синеватою блѣдностью и покачнулся на своихъ крѣпкихъ ногахъ, какъ будто отъ внезапнаго удара; неожиданность заставила его пробормотать съ тоскою:

«Сынъ? Его Паскуало!.. На кого же онъ похожъ? Надо сказать скорѣе!.. Что же медлитъ эта дрянь?.. Его сынъ – таки его, родной, и долженъ быть похожъ на него одного… Надъ чѣмъ хохочетъ эта проклятая обманщица? Развѣ это такъ смѣшно называть себя отцомъ»?

Тутъ онъ съ ужасомъ выслушалъ объясненія Росаріи:

«Маленькій Паскуало удивительно похожъ на своего дядю: у него тѣ же глаза, та же стройная фигура, тотъ же цвѣтъ лица. Ахть! Бѣдный Ректоръ! Наивный «баранъ!» Что же не посмотрѣлъ повнимательнѣе? Онъ убѣдился бы, что ребенокъ – совершенный портретъ Антоніо, какимъ тотъ въ десять лѣтъ озорничалъ на взморьѣ».

Ректоръ вдругъ пересталъ сомнѣваться. Его глаза прозрѣли, какъ будто бы въ эту минуту ему сняли катарактъ: все представилось ему необычно отчетливо, въ новыхъ формахъ, въ незнакомыхъ очертаніяхъ, какъ слѣпому, глаза котораго открылись на міръ въ первый разъ. Да, это правда: его сынъ – живой портретъ того… Много разъ при взглядѣ на мальчика у него являлось смутное подозрѣніе этого сходства; но никогда не удавалось опредѣлить, на кого похожъ ребенокъ. Онъ поднесъ стиснутыя руки ко груди, словно желая разорвать ее, вырвать оттуда чтото жгучее, затѣмъ удірилъ себя кулакомъ по головѣ.