Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок

Долоресъ обмѣнялась быстрымъ взглядомъ съ деверемъ, а затѣмъ попрощалась съ мужемъ. Она хотѣла увести маленькаго Паскуало. Но мальчикъ предпочелъ остаться съ отцомъ на лодкѣ; такимъ образомъ, судохозяйка отправилась домой одна, и мужчины проводили взглядомъ ея роскошную фигуру, которая, удаляясь съ граціознымъ развальцемъ, все уменьшалась и, наконецъ, исчезла.

Антоніо пробылъ у лодки до ночи, растабарывая съ дядей Батистомъ и другими рыбаками о рѣдкомъ изобиліи рыбы. Когда же юнга началъ готовить ужинъ, онъ ушелъ.

Ректоръ, оставшись одинъ, сталъ прогуливаться по песку взадъ и впередъ, заложивъ руки за поясъ и прислушиваясь къ шелесту своихъ непромокаемыхъ штановъ, шуршавшихъ, точно сухой пергаментъ. На берегу было темно. На палубѣ нѣкоторыхъ барокъ пылали зажженные подъ котлами костры, и мимо этихъ огней порою мелькали тѣни людей. Mope, почти невидимое, выдавало себя легкимъ свѣченіемъ и нѣжнымъ рокотомъ. Издали, сквозь мракъ, доносились лай собакъ и голоса дѣтей, напѣвавшихъ заглушаемую разстояніемъ пѣсню. To были юнги, шедшіе домой въ Кабаньяль.

Ректоръ смотрѣлъ на блѣдную полосу малиноваго свѣта, тянувшуюся на горизонтѣ, за рядомъ крышъ, позади которыхъ скрылось солнце. Этотъ цвѣтъ ему не нравился: морская опытность ему подсказывала, что погода ненадежна. Но это его не встревожило; онъ думалъ только о своихъ дѣлахъ, о своемъ счастьѣ.

Нѣтъ, ему нечего было жаловаться на свою судьбу. Теплое гнѣзцо, хорошая жена, барыши, которые, до истеченія года, позволятъ ему построить вторую лодку, чтобы составить пару съ «Цвѣтомъ Мая», и ребенокъ, вполнѣ достойный его, выказывающій даже теперь великую страсть къ морю и со временемъ могущій стать главнымъ судохозяиномъ въ Кабаньялѣ.

«Слава Богу, онъ можетъ считать себя самымъ счастливымъ изъ смертныхъ, хотя совсѣмъ не похожъ на того сказочнаго счастливца, у котораго не было даже рубашки; у него ихъ много, больше дюжины, и есть вѣрный кусокъ хлѣба на старость».

Повеселѣвши отъ размышленія о своемъ счастьѣ, онъ ускорилъ свои тяжелые шаги и радостно потирапъ руки, когда замѣтилъ въ недалекомъ разстояніи медленно приближающуюся тѣнь. Это была женщина, по всей вѣроятности нищая, ходившая отъ лодки къ лодкѣ, Христовымъ именемъ прося рыбьяго брака. «Великій Боже! Сколько на свѣтѣ несчастныхъ!» Ощущеніе личнаго счастья возбуждало въ немъ желаніе раздѣлить его со всѣми: онъ поймалъ конецъ своего пояса, куда аккуратно было завязано нѣсколько песетъ и мелочь.

– Паскуало! – прошептала женщина голосомъ нѣжнымъ и робкимъ. – Паскуало, ты?

Іисусе Христе! Какъ же онъ обознался! Вѣдь эта женщина была Росарія, его невѣстка. Онъ сказалъ, что, если она пришла за мужемъ, то напрасно, такъ какъ Антоніо уже давно ушелъ и, должно быть, дома ждетъ ее ужинать.

Но когда радостно настроенный Ректоръ узналъ, что она пришла не за Антоніо, то смутился. «Что же ей здѣсь нужно? Хочетъ ему что-то сказать?» Онъ удивился этому ея желанію, потому что не имѣлъ рѣшительно никакихъ сношеній съ женою своего брата и не понималъ, зачѣмъ онъ ей понадобился.

Скрестивъ руки и глядя на свою лодку, гдѣ маленькій Паскуало съ другимъ «кошкою» прыгали вокругъ котла, поставленнаго на огонь, онъ ждалъ словъ отъ этой тѣни, стоявшей съ опущенной головой, какъ бы во власти непобѣдимой робости.

«Ну, что же? Пусть говоритъ: онъ слушаетъ.»

Росарія, какъ бываетъ, когда хочешь скорѣе кончить и высказать все сразу, энергично подняла голову; она смотрѣла въ глаза Ректора глазами, сверкавшими таинственнымъ блескомъ.

«Она хочетъ ему сказать, что принимаетъ къ сердцу честь семьи. Она не въ силахъ долѣе сносить того, что дѣлается. Ректоръ и она стали посмѣшищемъ всего Кабаньяля».

«Какъ? Посмѣшищемъ? Онъ? По какому же поводу смѣются надъ нимъ? Онъ – не обезьяна и не видитъ причины для насмѣшекъ».

– Паскуало, – сказала Росарія совсѣмъ тихо, съ удареніемъ, рѣшившись высказать все, – Паскуало, Долоресъ тебя обманываетъ.

«Что? Его жена его обманываетъ?..» Онъ склонилъ на минуту свою толстую голову, какъ быкъ при ударѣ дубиною. Но вдругъ наступила реакція: въ немъ нашлось достаточно вѣры, чтобы дать отпоръ самымъ сильнымъ ударамъ.

– Вранье! вранье! Ступай прочь, змѣиный языкъ!

He будь настолько темно, лицо Ректора, пожалуй, привело бы Росарію въ ужасъ. Онъ топоталъ ногами, какъ будто клевета исходила изъ земли и онъ хотѣлъ ее растоптать; грозно размахивалъ руками и произносилъ слова неясно, будто приступъ ярости защемилъ ихъ у него въ горлѣ.