Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная

Среди этого галопирующаго простодушнаго восторга проходили также группы дамъ – испанокъ. Всѣ онѣ относились одинаково къ картинамъ Гойи, словно выслушали предварительно одинъ и тотъ же урокъ. Онѣ переходили отъ картины къ картинѣ, разсуждая о модахъ прежнихъ временъ и нѣсколько завидуя даже дамамъ въ пышныхъ юбкахъ, широкихъ мантильяхъ и высокихъ прическахъ. Но лица ихъ вскорѣ принимали серьезное выраженіе; онѣ презрительно сжимали губы и быстрыми шагами удалялись въ глубь галлереи. Инстинктъ во время предупреждалъ ихъ объ опасности. Ихъ безпокойные глаза еще издали больно и непріятно поражались наготою на полотнѣ; онѣ чуяли присутствіе знаменитой красавицы, еще не видя ея, и проходили мимо картины, не оборачиваясь, со строгимъ и чопорнымъ видомъ – точно на улицѣ, когда пристаютъ нахалы – не желая видѣть сосѣднихъ картинъ и не останавливаясь до сосѣдней залы Мурильо.

Реновалесъ обожалъ эту картину и относился къ ней восторженно-благоговѣйно, отводя ей совсѣмъ особое мѣсто въ художественномъ творчествѣ. Это было первое проявленіе искусства, освободившагося отъ предразсудковъ нашей исторіи. Три вѣка живописи и нѣсколько поколѣній славныхъ именъ, отличавшихся необычайною плодовитостью, не дали до Гойи испанскаго художника, который посмѣлъ-бы нанести на полотно формы женскаго тѣла и божественную наготу, бывшую у всѣхъ народовъ первою вдохновительницею зарождающагося искусства! Реновалесъ вспомнилъ другую обнаженную женскую фигуру – Венеру Веласкеса, хранящуюся въ чужой странѣ. Но эта картина не была плодомъ непосредственнаго вдохновенія; она была написана по заказу монарха, который щедро платилъ иностранцамъ за изображеніе наготы и пожелалъ имѣть подобную же картину кисти своего придворнаго художника.

Религіозная нетерпимость дѣйствовала на искусство подавляющимъ образомъ втеченіе долгихъ вѣковъ. Человѣческая красота отпугивала великихъ художниковъ, писавшихъ людей съ крестомъ на груди и четками на шпагѣ. Тѣла человѣческія скрывались подъ тяжелыми складками грубыхъ рясъ или неуклюжими придворными кринолинами, и художники не смѣли отгадывать, что находится подъ ними, глядя на модели, какъ вѣрующіе люди смотрятъ на пышный плащъ Богородицы, не зная, что подъ нимъ – тѣло или три палки, поддерживающія голову. Радости жизни считались грѣхомъ, нагота, Божье творенье, отвращеніемъ. Напрасно сіяло надъ испанскою землею болѣе прекрасное, чѣмъ въ Венеціи, солнце; тщетно преломлялись лучи свѣта на испанской землѣ съ болѣе яркимъ блескомъ, чѣмъ во Фландріи, испанское искусство отличалось мрачностью, сухостью и строгимъ духомъ, даже послѣ знакомства съ творчествомъ Тиціана. Возрожденіе, поклонявшееся во всѣхъ остальныхъ странахъ человѣческой наготѣ, какъ вѣнцу творенія, покрывалось въ Испаніи рясою монаха или лохмотьями нищаго. Залитые свѣтомъ пейзажи становились темными и мрачными при переходѣ на полотно; страна солнца изображалась въ живописи съ сѣрымъ небомъ и зловѣще-зеленою землею; головы пріобрѣтали монастырскую угрюмость. Художникъ переносилъ на картины не то, что его окружало, а то, что было внутри его – часть своей души; а душа его была окована страхомъ передъ опасностями земной жизни и передъ муками загробной, она была черна и печальна, словно выпачкана сажей костровъ Инквизиціи.

Эта нагая женщина съ кудрявой головой на скрещенныхъ и закинутыхъ назадъ рукахъ, подъ которыми виднѣлся, ничуть не нарушая ея безмятежнаго спокойствія, легкій пушокъ, знаменовала собою пробужденіе искусства, жившаго до тѣхъ поръ особою жизнью. Легкое тѣло, покоившееся на зеленомъ диванѣ и подушкахъ съ тонкими кружевами, собиралось, казалось, подняться въ воздухъ въ мощномъ порывѣ воскресенія.

Реновалесъ думалъ объ обоихъ маэстро, одинаково великихъ и въ то же время столь разныхъ. Одинъ изъ нихъ отличался внушительнымъ величіемь знаменитыхъ памятниковъ; онъ былъ величаво-спокоенъ, корректенъ, холоденъ, наполнялъ горизонтъ исторіи своею колоссальною громадою и старился со славою, не давая съ теченіемъ вѣковъ ни одной трещины въ своихъ мраморныхъ стѣнахъ. Co всѣхъ сторонъ у него былъ одинъ фасадъ, благородный, строгій, спокойный, безъ всякихъ фантастическихъ украшеній. Это былъ воплощенный разумъ, основательный, уравновѣшенный, не знающій порывовъ восторга или упадка духа, торопливости или лихорадки, Другой художникъ былъ великъ, какъ гора, и полонъ извилистыхъ неровностей, соотвѣтственныхъ причудливому безпорядку въ Природѣ. Тутъ было все: съ одной стороны крутыя, голыя скалы, далѣе долина, поросшая цвѣтущимъ кустарникомъ, внизу благоухающій садъ, населенный птицами, на вершинѣ горъ вѣнецъ грозовыхъ тучъ, извергающихъ громъ и молнію. Это было воплощенное воображеніе, которое бѣшено мчится впередъ, то пріостанавливаясь, то снова пускаясь далѣе, причемъ голова его теряется въ безпредѣльной дали, а ноги не отдѣляются отъ земли.