Пелам Вудхаус - Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

Тут появилась практическая мысль – надо побежать к доктору. Наверное, есть какие-нибудь противоядия.

Он повернулся и увидел Мэри. Она улыбалась той самой, подбадривающей улыбкой.

– Простите, что так долго, – сказала она. – Ну, действуйте. На эту половину даю вам пятьдесят три удара, не больше.

Внутренним взором Ролло видел доктора Брауна среди самых лучших противоядий.

– Простите, – начал он, – я должен…

– Конечно, должны, – сказала Мэри. – Если вы уложились в сорок шесть, уж пятьдесят три сделать не трудно.

Долгую минуту Ролло боролся с инстинктом самосохранения. Всю жизнь ему внушали, что надо трястись над здоровьем. Но есть и другой, более высокий инстинкт, ведущий игрока к успеху. Мало-помалу он овладел страдальцем. Если, думал тот, бежать к доктору, жизнь спасти удастся, – но зачем?

Колебания кончились. Бледный и решительный, Ролло положил мяч на подставку и ударил по нему.

Если бы я рассказывал мою историю игроку в гольф, а не отребью (слово это я употребляю в самом благожелательном духе), я бы с превеликим удовольствием описал продвижение Ролло к последней лунке. Эпос нередко создавали о менее важных событиях. Но не стоит тратить попусту великолепный материал. Скажу только, что наш герой сделал ровно пятьдесят ударов на восемь лунок.

– Остаются три, – сказала Мэри. – Держитесь! Главное – не волнуйтесь.

Совет разумный, но Ролло был выше волнений. На шестнадцатом газоне он промочил ноги, но этого не заметил. Фуфайкой, видимо, завладели муравьи, но он на них чихал. Три удара? Нет уж! Мяч лежал в пяти ярдах, но он хотел, чтобы тот попал в лунку с обратной стороны. Резким движением нанес он удар – и добился своего.

– О-о! – вскрикнула Мэри.

Ролло отер лоб и тяжело оперся на клюшку. Думал он только о том, что уложился в девяносто семь. Однако, выходя из транса, он вспомнил и другое, и восторг сменился отчаянием. Вероятно, так чувствовал себя итальянец, разделив трапезу с Борджа. Да, он сделал девяносто семь ударов, но дальше ему пойти не доведется.

Мэри хлопотала вокруг него, восторгалась, но он только вздохнул.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо большое. Дело в том, что я сейчас умру. Меня отравили.

– Что?!

– Да-да. Винить некого. Она хотела мне добра. Однако…

– Ничего не понимаю!

Ролло объяснил. Мэри слушала в ужасе.

– Вы не ошибаетесь? – выговорила она.

– О нет! – ответил он. – У отвара был странный привкус.

– У маранты вообще…

Он покачал головой:

– Нет. У нее вкус, как у промокашки.

Мэри засопела.

– Не плачьте, – сказал Ролло, – не плачьте.

– Как же мне не плакать? И платка не взяла…

– Разрешите, – сказал он, вынимая носовой платок из нагрудного кармана. – Вы немного растрепаны. Если бы я посмел…

И он вынул несколько шпилек.

– Наверное, нос блестит.

Он вынул пудреницу. Мэри смотрела на него с удивлением.

– Это же мои вещи! – выговорила она.

– Да. Я… брал их.

– Почему?

– Потому что я вас люблю, – сказал Ролло.

И в нескольких удачных фразах, которыми я не буду утомлять вас, он развил эту тему. Мэри слушала, и чувства сменялись в ее сердце. Описывать их тоже не буду, так как вы смотрите на часы. Кратко говоря, она прозрела. Ей-то казалось, что перед ней – ипохондрик, тогда как на самом деле перед ней был герой.

– Ролло! – вскричала она, кидаясь в его объятия.

– Мэри! – произнес он, охотно ее принимая.

– Говорила я, что это чушь, – сказала Энид, появляясь в пространстве. – Летти не смогла купить яду, аптекари ей отказали, и она это бросила.

Ролло выпустил Мэри.

– Что? – крикнул он.

Сестра повторила свой рассказ.

– Ты уверена? – спросил он.

– Конечно, уверена.

– Тогда почему у отвара был странный привкус?

– Мама боялась, что ты стал курить, и увидела в журнале объявление, как вылечить от этой привычки за три дня. Какая-то штука очищает кровь от никотина, укрепляет ослабевшие мембраны и внушает отвращение к табаку. Она стала класть ее в отвар.

Наступило долгое молчание. Ролло ощущал, что засияло солнце, запели птицы, застрекотали кузнечики. Природа широко улыбалась. Где-то у второй лунки пестрели штаны для гольфа, принадлежавшие Уоллесу Чесни, и Ролло искренне восхитился ими.

– Мэри, – сказал он низким, дрожащим голосом, – ты меня подождешь? Я сбегаю в клуб.

– Обуть сухие туфли?

– Нет! – прогромыхал он. – В жизни не буду менять обувь! Сниму фуфайку. Когда я сожгу в плите эту колючую проволоку, я позвоню Боджеру. Говорят, у него разыгрался радикулит. Предложу ему матч на деньги, по шиллингу за лунку. Если я не буду пресмыкаться и каяться, можешь расторгнуть помолвку.