Пелам Вудхаус - Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

Пока что я не говорил о том, какой он игрок, и вы могли отнести его к теплохладным дилетантам, которых так много в наши дни. Это неверно. Мягкий, спокойный Ролло сгорал от тайного честолюбия. Цели его не были безумны. Он не стремился стать чемпионом и даже получить медаль, но всей душой желал сделать за игру меньше чем сто ударов. Потом он собирался укрепить успехи, приняв участие в настоящем матче, и уже нашел противника, некоего Боджера, который последние десять лет болел радикулитом.

Однако даже эта скромная цель ему не давалась. День за днем он выходил на поле с рвением и надеждой, а позже возвращался домой, повторяя: «Сто двадцать…» Стоит ли удивляться, что он терял аппетит и тихо стонал при виде яйца в мешочек?

Миссис Подмарш пеклась о его здоровье, и вы, должно быть, предположили, что это отрицательно влияло на домашнюю атмосферу. Однако случилось так, что достойная мать недавно прочитала трактат знаменитого медика, который утверждал, что все мы переедаем, тогда как секрет счастья – в отказе от углеводов. Тем самым она радовалась, что сын умерен в еде, и часто приводила его в пример своей внучке Леттис, особенно склонной к пончикам. Ролло был единственным сыном, но не единственным ребенком. Сестра его Энид, в замужестве Уиллоуби, жила по соседству. Уехав ненадолго в гости, она оставила дочку бабушке.

Некоторых можно дурачить все время, но Леттис не принадлежала к их числу. Хорошая девочка старинного типа поверила бы, что ролли-полли пудинг очень вреден для давления, а съесть две порции – практически то же самое, что прямо отправиться в фамильный склеп. Мог бы подействовать и вид голодающего дяди; но Леттис была современным ребенком и что знала, то знала. Бедный старый Понто (собака) перестал есть перед тем, как отошел в вечность. Была в дядиных глазах исходная тоска. Однажды после завтрака Ролло ушел в дебри сада, где сидел, закрыв лицо руками. Племянница его нашла.

– Пип-пип, – сказала она. Ролло взглянул на нее, не видя.

– А, это ты! – выговорил он. Вообще-то он был к ней привязан.

– Как ты себя чувствуешь?

– Плохо.

– Старость, наверное.

– Не без того. Я стар и слаб. Ах, Леттис, смейся, пока можешь!

– Хорошо.

– Наслаждайся беспечным радостным детством.

– Это можно.

– Когда доживешь до моих лет, ты поймешь, что мир пуст и печален. Ну, что это за мир, где, если ты опускаешь голову, ты забываешь о положении клюшки, а если ты чудом держишь ее правильно, ты зашиваешься у лунки, срывая короткий удар.

Леттис не совсем поняла, что он говорит, но убедилась в своей правоте. И, жалея его от всего сердца, медленно пошла в дом, а Ролло вернулся к своим страданиям.

В каждой жизни, как сказал поэт, должен пролиться дождь. На Ролло пролилось столько, что запоздалый лучик, посланный фортуной, оказал на него несоразмерное воздействие. Говоря это, я не зайду далеко и не предположу, что ее слова его воскресили, но они его подбодрили. Ему показалось, что дело сдвинулось. Он забыл свои печальные прогулки в дальнем конце сада; забыл, что мать купила новый набор шерстяных вещей, напоминающих власяницу; забыл, наконец, что у вчерашнего отвара был какой-то странный привкус. Помнил он только о том, что Мэри добровольно предложила сыграть с ней в гольф, и едва не пел от счастья.

– Как будем играть? – спросила она. – Мой гандикап – двенадцать. А ваш?

– Точно не знаю, – отвечал он. – Хотел бы делать меньше ста ударов, но пока не получается.

– Никак?

– Да, никак. Что-нибудь мешает.

– Может быть, сегодня получится, – сказала Мэри таким тоном, что он чуть не бросился к ее ногам, лая, как собака. – Что ж, уступлю вам две лунки, а дальше посмотрим. Начнем?

Она толкнула мяч на то расстояние, которое приличествует человеку с гандикапом двенадцать. Не очень далеко, но точно и ловко.

– Замечательно! – крикнул преданный Ролло.

– Да нет, – отмахнулась она, – ничего особенного.

Примеряясь к мячу, Ролло пылал невообразимыми чувствами. Он никогда не испытывал ничего подобного, особенно – у первой подставки, где его обычно одолевала беспокойная приниженность.

– О, Мэри, Мэри! – прошептал он, нанося удар.

Вы, тратящие юность на какие-то шары, не поймете, что случилось. Если бы вы играли в гольф, вы бы догадались, что ритм этих слов, по чистой случайности, дал именно то, что нужно. Позвольте объяснить. «О» и «Мэри», если их правильно выдохнуть, подарят нужный, чуть замедленный темп; первый слог второй «Мэри» точно совпадет с ударом по мячу, а «ри» обеспечит достойное завершение. Словом, получилось так, что мяч не заковылял по склону, будто растерянная утка, а полетел вперед, тронув по пути мяч прекрасной дамы, лежавший ярдах в ста пятидесяти, столкнул его с места и остановился на очень удобном участке газона. Впервые за всю свою жизнь Ролло сыграл прекрасно.