Пелам Вудхаус - Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

Нет, сказал он, жениться Фредди не надо. Бесстыдно, что там – бесчеловечно, навязывать такого кретина приличной девушке, как, собственно, и всякой другой. После этих жестоких слов шел сам приговор: доехать поездом до Блистер-Реджис, машиной – до Блистер-Тауэрс, где и сидеть до дальнейших приказаний. Только так, полагал дядя, можно оградить от зла род человеческий.

Пришлось позвонить Доре и сказать, что пир отменяется.

– О Господи! – сказала она, но прозорливый Фредди понял, что это – замена словам «А, черт!».

Когда он объяснил, что должен уехать за город, манера ее изменилась, голос повеселел.

– Ну, что же, – сказала она, – мы будем без вас скучать, но счет я вам пошлю.

– Это мысль, – отвечал Фредди. – Одно плохо – я его не оплачу.

– Почему?

– Нет денег.

– Почему?

Фредди поднапрягся и рассказал ей все. При слове «пари» она неприятно вскрикнула. Позже, покричав «Алло, алло!», он повесил трубку. Что-то подсказывало ему, что еще одна любимая девушка ушла из его жизни.

Когда, вполне резонно, он собрался в клуб, чтобы там выпить, и уже был на улице, ему попалось под ноги что-то небольшое и склизкое, короче говоря – Дж. У.

Собрав все силы, чтобы довершить начатое, Ф. с удивлением услышал, что тот горячо его благодарит за спасение жизни.

Когда тебя благодарят за спасение, бить человека нельзя, особенно если твой девиз – «noblesse oblige». Когда тот говорит, что времена тяжелые, и просит вспомоществования, делать нечего, ты сдаешься. Фредди дал шиллинг, но, вернувшись недели через три и прочитав в «Морнинг пост», что сочетаются браком Персиваль Александр, старший сын лорда Хотчкинса, и Дора, единственная дочь покойного сэра Рэмсуорти Пинфолда, он дал больше, поскольку мелких денег у него не было. Вот оно как…

Трутни вдумчиво помолчали.

– Такова жизнь, – сказал наконец средний.

– Именно, – сказал старший. – Такова.

Младший с ними согласился.

© Перевод. И. Гурова, наследники, 2012.

Кто-то постучал в мою дверь. Я подскочил на постели, как от удара током. Если не считать Макбета, не думаю, что кого-либо еще настолько потрясал оглушительный стук. Было три часа ночи, а в лондонских квартирах жильцов редко будят в подобный час подобным образом.

Тут дверь отворилась, и я узрел озаренный лучами свечи профиль римского императора, принадлежащий моему домохозяину Баул су. Бауле, как все владельцы меблированных комнат в окрестностях Слоун-сквер, начал жизнь дворецким и даже в клетчатом халате сохранял немалую долю холодного величия, ввергавшего меня в такой трепет днем.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он тем сурово-сдержанным тоном, каким всегда обращался ко мне. – У вас, случайно, не найдется суммы в восемь шиллингов и шесть пенсов?

– Восемь шиллингов?

– И шесть пенсов, сэр. Для мистера Укриджа.

Эту фамилию он произнес с почтительной нежностью. Одной из самых великих загадок в моей жизни остается вопрос, почему этот богоподобный человек со мной, тем, кто всегда платит за квартиру аккуратно, обходится с холодным hauteur [51], будто я нечто желторотое в брюках мешком, которое он засек вонзающим рыбный нож в entrée [52], буквально стелется перед Стэнли Фиверстоунхо Укриджем, который много лет был – и остается – признанным пятном на роде человеческом.

– Для мистера Укриджа?

– Да, сэр.

– А зачем мистеру Укриджу восемь шиллингов и шесть пенсов?

– Уплатить за такси, сэр.

– Вы хотите сказать, он здесь?

– Да, сэр.

– В такси?

– Да, сэр.

– В три утра?

– Да, сэр.

Я ничего не понимал. Собственно говоря, деяния Укриджа последнее время окутывала тайна. Я не видел его уже несколько месяцев, хотя и знал, что в отсутствие своей тетки, известной романистки, он водворился в ее особняк на Уимблдон-Коммон в роли своего рода сторожа. И уж вовсе сверхтаинственным было письмо, которое как-то поутру я получил от него с вложением десяти фунтов купюрами – в счет, как объяснил он, сумм, одолженных ему мною в прошлом, за каковые, добавил он, его благодарность остается безграничной. В пояснение этого чуда он добавил только, что его гений и оптимистическая прозорливость наконец открыли ему путь к богатству.

– Деньги на тумбочке.

– Благодарю вас, сэр.

– А мистер Укридж не упомянул, почему ему взбрело в голову носиться по Лондону в такси в такой час ночи?

– Нет, сэр. Он просто осведомился, нет ли у меня свободной комнаты, и пожелал, чтобы я подал туда виски и содовую. Я это исполнил.