Мервин Пик - Титус один

Затем, словно приняв решение, он поднял Черную Розу на руки и, сделав десяток шагов туда, где мрак был гуще всего, бросил ее, как мешок, на землю. И повернувшись назад, увидел того, кто стоял, поджидая его.

Ни звука, ни единого звука не издали они так долго, как может человек сдерживать дыхание. Они не отрывали взглядов один от другого, пока наконец молчания не нарушил голос Вуала.

– Кто ты? – спросил он. – И что тебе нужно?

Заговорив, он оскалился, подбирая кожистые губы, однако незнакомец вместо ответа шагнул вперед и вгляделся во мрак по сторонам от себя, словно отыскивая что-то.

– По-моему, я задал тебе вопрос! Кто ты? Ты не из здешних. Не из этих мест. Ты нарушил границу. Убирайся на север, иначе я….

– Я слышал крик, – сказал Титус. – Что это было?

– Крик? Здесь вечно кто-нибудь да кричит.

– А что делаешь ты здесь, в темноте? Что прячешь?

– Прячу, щенок? Я прячу? Кто ты такой, чтобы учинять мне допрос? Господи, да кто ты такой, наконец? Откуда взялся?

– А что?

Человек-богомол вдруг оказался совсем рядом с ним, и хотя он к Титусу не прикоснулся, а все же казалось, будто Вуал окружил юношу со всех сторон, грозя ему ногтями, зубами, мослами, мерзким, кислым дыханием.

– Спрашиваю еще раз, – сказал он. – Откуда ты взялся? Титус стоял, сузив глаза и сжав кулаки, чувствуя, как у него вдруг пересохло во рту.

– Ты все равно не поймешь, – прошептал он.

Услышав это, господин Вуал откинул костлявую голову и расхохотался. Звук получился нестерпимо холодный и жестокий.

И без хохота своего человек этот был достаточно страшен, хохот же сделал его устрашающим уже на иной манер. Ибо веселость в его смехе отсутствовала. То был просто шум, исходивший из дырки на лице и не оставивший в Титусе ни малейших иллюзий относительно присущей Вуалу злобности. Тело Вуала, его конечности, органы, даже голову вряд ли можно было поставить ему в вину, ибо таким уж он уродился, но смех – смех был его собственной выделки.

Кровь бросилась Титусу в лицо, но тут что-то пошевелилось во мраке, и юноша сразу обернулся в ту сторону.

– Кто здесь? – крикнул он, и в этот же миг тощий Вуал сделал к нему еще один паучий шажок.

– Убирайся, щенок!

Угроза, прозвучавшая в этом голосе, была настолько страшной, что Титус отпрыгнул в темноту и тут же ударил ногой во что-то, подавшееся от удара, и в темноте прямо под ним послышался всхлип.

Опустившись на колени, он различил неясные очертания человеческого лица. Глаза были открыты.

– Кто ты? – прошептал Титус. – Что с тобой?

– Нет… нет, – ответил голос.

– Подними голову, – сказал Титус, но, едва он начал приподнимать смутное тело, в плечо ему впилась, точно клещами, рука и в один рывок не просто вздернула Титуса на ноги, но и отшвырнула к стене, где на лицо его упал косой луч бледного, влажного света.

В молодых чертах Титуса читалось нечто далеко не молодое, древнее, как камни его дома. Нечто непреклонное. Выражение учтивости было сорвано с этого лица, как срывают, случается, с голой кости оболочку плоти. Исконная любовь к месту, в котором он появился на свет, пережившая все и лишь разросшаяся любовь к тому, что оставил он дома, что предал, вспыхнула в нем с неистовством, которого и сам он не мог понять. Глядя на человека-паука, юноша знал лишь одно: он, Титус, с каждой секундой стареет. Темное облако обволокло его сердце. Он пребывал не столько в гуще нового приключения, сколько один на один с существом, смердевшим смертью.

Там, где Титус прислонился к стене, по холодному кирпичу стекала вода. Она струилась по голове юноши, заливая брови и скулы, скапливаясь у губ и на подбородке и спадая с них наземь, точно низка мокрых жемчужин.

Сердце его стучало. Колени и руки дрожали, но вот из мрака выступила Черная Роза.

– Нет, нет, нет! Держись темноты, кто бы ты ни был!

Выкрикнув это, она пошатнулась и снова осела на землю, но, с великим усилием приподнявшись на локте, прошептала:

– Убей этого зверя.

Паук поворотил в ее сторону костлявую головку, и в то же мгновение Титус (лишенный оружия, способного сечь или колоть, но также лишившийся и колебаний, ибо он понял, что в следующую секунду ему придется сражаться за свою жизнь), со всей силой, на какую был способен, ударил врага снизу вверх коленом. Паук в этот миг наклонялся вперед, так что вся сила удара пришлась ему прямо в поддых, однако единственным звуком, какой он издал, было шипение, с которым воздух прорвался сквозь его сжатые зубы. То был единственный звук. Вуал не испустил даже стона; лишь стиснул ладони, переплел подобьем решетки пальцы, чтобы защитить ею солнечное сплетение, и согнулся вдвое.