Василий Лебедев - Утро Московии

– Пропащий… – вздохнул старый кузнец, обтирая оброненный нищим огурец.

От лавки у раската зашевелились. Раздался голос лавочного сидельца:

– Гнати было надобно. Этот Мачехин ныне – вот как пить дать! – до гуньки кабацкой [180]допьется. А какой печник был! Какие церкви возводил каменны, почитай, не хуже Баженки Огурцова! А ныне дщерь пропил! Слышь ай нет?

Ждан Иваныч не ответил.

Москва начинала понемногу отходить после обложного дневного засыпа. Стали покрикивать в торговых рядах: оттуда выскочила стая собак, но покупатель тянулся лениво. Впрочем, густого покупателя и не ждали в то время: пол-Москвы на загородных землях – на мирских покосах, в вотчинных, в поместных деревнях, готовят риги, амбары. Кончится покос – поспеет жнивье.

Ураганом налетел на лошади стряпчий Коровин. Накричал спросонья, нашумел, велел деду с внуком держаться за стремена и поехал прямо к воротам Флоровской башни. Хорошо, что недалеко, а то не донести бы старому кузнецу свой мешок с инструментом. Прошли через широкий мост надо рвом, что тянулся вдоль Кремлевской стены. На мосту лавчонки чистенькие – иконами да книжками торгуют длинноволосые чернецы, попадаются и мирские.

– «Повесть о Горе-Злочастии»! «Повесть о Горе-Злочастии»! – хрипел чернец.

Другой молча шагнул к Ждану Иванычу, схватил за рукав однорядки и, шагая за лошадью, засочил [181]на ухо:

– Купи «Стих о жизни патриарших певчих»! Купи!

Коровин хлестнул его плетью и снял шапку: лошадь приостановилась перед иконой Спаса над воротами башни. Слева и справа башни, под самой стеной, приютилось по маленькой деревянной церквушке.

– Отворяй! – закричал Коровин стрелецкому сотнику. – Отворяй! По веленью государя веду мастера часовой хитрости! Отворяй скорей! Мнишь, коли сотник, так я на тя управу не найду? Найду! Вот прибегут сейчас два дьяка – Прокофей Федорович да Алмаз Иванович – они те дадут трепку!

Сотник хоть и командовал сотней стрельцов, но угрозы испугался: чего доброго, навлечешь опалу – не быть головой, не командовать тысячей стрельцов… Подосадовал, что случился здесь в такую минуту, и, смягчая ошибку, сам отворил ворота башни.

– Этот кузнец-то? – мягко спросил сотник, празднично светя дорогим шитьем кафтана, позолотой сабельных ножен.

– Этот, – так же мягко ответил Коровин. Ему еще предстояло вернуть в эту службу из уличной своего непутевого сына-картежника.

Вскоре вместе с Соковниным, как и грозился Коровин, прискакал на белой лошади дьяк Пушкарского приказа. Спешились, повели кузнеца в башню. Со стен смотрели на них стрельцы, притворно бодрясь и покрикивая на кого-то, кто им не нравился на мосту через ров и на Пожаре.

Ждан Иваныч поднимался по лестнице вслед за начальными людьми. В самом низу он заметил еле видную дверь, низкую, кованную железом, с большим кольцом вместо ручки. Потом закружились по лестнице с этажа на этаж и остановились, когда вышли на широкую площадку на самом верху башенного четверика. Дальше поднимался невысокий шатер. В оконца-бойницы была видна Москва на все стороны.

– Тут велено сотворить бойные часы! – сказал дьяк Пушкарского приказа. Он, как показалось кузнецу, был человек умный и от ума спокойный. – Чего надобно по делу литейному – беги к Поганому пруду, там литейный двор. Скажешь любому подьячему, кто ты есть, – и наилучшие мастера тебе во вспоможенье будут. Пьяниц брать не велю. Не торопись. Делай, холоп, все по уму, а когда иноземец приедет, не перечь ему много, понеже не тебе – ему вера во дворце. Так ли, Прокофей Федорович?

– Истинно так, Алмаз Иванович! – ответствовал Соковнин.

– Ну, пойдем, пусть кузнец оглядится да опростается [182].

– И то! Ты, Коровин, потом приведешь его ко мне на двор! А ты, кузнец, на конюшне станешь жить у меня. На прокорм тебя ставлю вместе с внуком! Всем ведомо мое нищелюбие, а царь тебя сам наградит!

– Наградит, ежели часы во всю башню выпятит! – заметил Коровин.

Большие дьяки уже спускались вниз. Коровин шагнул сразу на две ступени, но приостановился.

– Сына твоего бояре приговорили на Москву привезти, внемлешь?

– Внемлю… – дрогнул голосом Ждан Иваныч, нащупал рукой голову Алешки и часто задвигал черной ладонью по волосам внука.

Теперь дышалось легче. Голова прояснела. С четверть часа старик послонялся по башне от бойницы к бойнице, размерял ее шагами, потом аршином, что вытащил из мешка. Места для большого механизма вполне достаточно, стены надежны. Если пробить пошире бойницу для главного вала… Мозг заработал энергично, с лихорадочной поспешностью молодого. Ждану Иванычу уже виделся огромный циферблат часов, смотрящих на Пожар, могучий бой перечасья, радостное смятение людей…