Хуан Гойтисоло - Остров

Однако тщательно подготовленный спектакль, долженствовавший изобразить благоденствие трудящихся и преданность их франкистскому режиму, позорно проваливается. Карлитос, которому в последний момент вдруг представилась вся жизнь родного предместья, не может выговорить ни слова из подготовленной речи. Суровым молчанием провожают бедняки представителей власти. И тут происходит нечто необычное для Гойтисоло: в повествование врываются стихи – гремящие, как трубный глас, строки Антонио Мачадо:

Слово «родится» в оригинале стоит в настоящем времени. Новая, молодая Испания рождается сейчас, в грязи и в крови, на улицах тех предместий, о которых рассказывал Хуан Гойтисоло.

Кое-кого из читателей, следивших за творчеством Гойтисоло, роман «Остров» (1961) несколько озадачил. Писатель, с такой проникновенностью и силой воссоздавший народную жизнь в «Прибое», в последовавших затем путевых очерках «Земли Нихара» (1960), – и вдруг посвящает целую книгу живописанию среды праздных прихлебателей франкистского режима! Да еще ведет рассказ от лица представительницы этой среды Клаудии Эстрада, жены преуспевающего журналиста…

Весь вопрос, однако, в том, с какой целью делает это писатель и как он это делает.

Итак – одиннадцать дней «сладкой жизни» в курортном городке Торремолиносе близ Малаги. Сытые бездельники, неотличимые от иностранных туристов, морские купанья, пьянство, разврат, судорожное веселье и почти истерическое бесстыдство. «Он превратился в обособленную страну, настоящий остров… – говорит о городке на первых же страницах Рафаэль, муж Клаудии. – Мужья изменяют женам. Жены изменяют мужьям. Священник угрожает карами, и никто его не слушает».

Смысл заглавия обозначен в этих словах лишь отчасти – полностью он раскроется в ходе повествования о людях, чуждых своему народу, живущих – где бы они не находились! – словно на острове, изолированном от всей страны.

Увиденный «изнутри» внимательными холодными глазами незаурядной женщины, безжалостной к себе и окружающим, предстает перед читателем мир «тех, кто наверху». Здесь они у себя дома – декорации убраны, маски сброшены, можно называть все вещи своими именами, можно улыбаться, когда семидесятилетняя американка Бетти, покупающая для постели молодых рыбаков, хвастается тем, «что только в одном Торремолиносе потратила больше денег, чем правительство моей страны во всей Испании…»

Мы видим людей – трудно, впрочем, называть их людьми, – которые дошли до крайней степени нравственного одичания, в жизни которых нет ничего, кроме погони за наслаждениями. Таков Роман – собственная жена называет его павианом, – таков Грегорио, непоколебимо убежденный в своем праве владеть землями и изрыгающий проклятия по адресу «красных», такова Лаура с ее ненасытным и все-таки скучным распутством. Но в центре внимания автора не они, а те, кто еще не утратил способности мыслить и некоторых рудиментарных остатков совести: сама Клаудия, Рафаэль, его друг и коллега Энрике – интеллигенты, когда-то связавшие свою судьбу с фашизмом и слишком поздно прозревшие.

Что привело на позорный путь их – людей, в молодости не таких уж плохих, способных тогда и на участие к ближнему и на энтузиазм? Происхождение (родители Клаудии – фалангисты, расстрелянные республиканцами)? Юношеская незрелость? Превратности биографии? Гойтисоло идет глубже, он хочет непременно докопаться до ответа на вопрос: почему фашизм смог на какое-то время если не убедить, то хотя бы обмануть, пусть даже небольшое количество, незлых и неглупых людей? Бессонной ночью, исполненная заслуженного отвращения к себе, Клаудия, припоминая военные годы, думает о свойственной ей тогда «слепой вере в справедливость нашего дела». Слепая, нерассуждающая вера, проклятая потребность в самообмане, заставившая в свое время этих людей, насилуя собственную совесть, принять каннибальскую доктрину фашизма, – вот та непоправимая вина, которую не прощает писатель.

И нет, пожалуй, казни хуже той, на какую они обречены: разочароваться во всех иллюзиях, осознать глубину своего падения, увидеть пропасть, куда они катятся вместе со всем режимом («Мы плаваем в какой-то клоаке, – откровенничает Рафаэль. – В тот день, когда все это взлетит на воздух, мы захлебнемся в дерьме»), – и не иметь решимость порвать с неправым делом, поработившим их. Своего рода духовный паралич сковывает этих людей. Они с удовольствием расскажут антиправительственный анекдот, могут послать друг другу газетную вырезку с речью главы государства, подчеркнув красным карандашом особенно пикантные выражения, могут, наконец, как это делает актриса Долорес Белее, под видом танца апашей надавать пощечин американской миллионерше, – и это все, на что они способны. Презирая свою благополучную, обеспеченную жизнь, они все-таки цепляются именно за эту жизнь – единственное, что у них осталось.