Александр Солженицын - Раковый корпус

…трахеотомические трубки… – При сужении гортани, затрудняющем дыхание, вскрывается дыхательное горло (трахея) и вводится особая трубка.

…слова толстовского казака Ерошки о европейских врачах: «Только резать и умеют. Стало, дураки. А вот в горах дохтура настоящие. Травы знают». – Слова дяди Ерошки из повести Л. Н. Толстого «Казаки» (1863) приведены в свободном пересказе [115].

Латинская пословица говорит: успокаивать боли – удел божественный! – Divinum opus sedare delorem.

<���…> А я вам ещё пропишу, тоже попьёте. – И повернула голову к сестре: – Аскорбиновую. – Аскорбиновая кислота – витамин C, синтетически получаемый из глюкозы.

…Костоглотов помнил пословицу своего любимого деда: дурак любит учить, а умный любит учиться… – Эта пословица включена В. И. Далем в книгу «Пословицы русского народа: Сборник пословиц, поговорок, речений, присловий, чистоговорок, прибауток, загадок, поверий и проч.» (М.: Университетская типография, 1862. С. 471), а затем и в «Толковый словарь живого великорусского языка» (1863–1866) – см. статью «Учить».

Там каждый вечер читались у них лекции профессорами, кандидатами и просто знающими людьми – по атомной физике, западной архитектуре, по генетике, поэтике, пчеловодству… – В «Архипелаге ГУЛАГе» А. С. рассказывает о 75-й камере в Бутырках, куда он попал в июле 1946 г:

«…Ах, что это была за камера! – не самая ли блестящая в моей тюремной жизни?.. <���…>

По команде “подъём!”, выкрикнутой в кормушку, всё зашевелилось: стали убирать поперечные щиты, двигать стол к окну. <���…> Ко мне подошёл человек нестарый, ширококостый (но сильно исхудавший), с носом, чуть-чуть закруглённым под ястреба:

– Профессор Тимофеев-Ресовский, президент научно-технического общества 75-й камеры. Наше общество собирается ежедневно после утренней пайки около левого окна. Не могли бы вы нам сделать какое-нибудь научное сообщение? Какое именно?

Застигнутый врасплох, я стоял перед ним в своей длинной затасканной шинели и в зимней шапке (арестованные зимой обречены и летом ходить в зимнем). Пальцы мои ещё не разогнулись с утра и были все в ссадинах. Какое я мог сделать научное сообщение? Тут я вспомнил, что недавно в лагере была у меня две ночи принесенная с воли книга – официальный отчёт военного министерства США о первой атомной бомбе. Книга вышла этой весной. Никто в камере её ещё не видел? Пустой вопрос, конечно, нет. <���…>

После пайки собралось у левого окна научно-техническое общество человек из десяти, я сделал своё сообщение и был принят в общество. Одно я забывал, другого не мог допонять, – Николай Владимирович, хоть год уже сидел в тюрьме и ничего не мог знать об атомной бомбе, то и дело восполнял пробелы моего рассказа. Пустая папиросная пачка была моей доской, в руке – незаконный обломок грифеля. Николай Владимирович всё это у меня отбирал, и чертил, и перебивал своим так уверенно, будто он был физик из лос-аламосской группы.

Он действительно работал с одним из первых европейских циклотронов, но для облучения мух-дрозофил. Он был из крупнейших генетиков современности» (Т. 4. С. 517–518). «По вечерам споров не было, устраивались лекции или концерты. И тут опять блистал Тимофеев-Ресовский: целые вечера посвящал он Италии, Дании, Норвегии, Швеции. Эмигранты рассказывали о Балканах, о Франции. Кто-то читал лекцию о Корбюзье, кто-то – о нравах пчёл, кто-то – о Гоголе» (Там же. С. 521).

Своё свидетельство оставил и Н. В. Тимофеев-Ресовский:

«Ещё на Лубянке я затеял коллоквий. <���…> Коллоквий у нас был выдающийся. Потом в Бутырках был, где я с Солженицыным просидел. Он тогда участвовал немножко в нашем коллоквии. А потом был и в лагере. В Бутырках у нас участвовало человек семнадцать. Три попика было – два православных и один униатский. Мы его, между прочим, там окропили и окрестили, обратно приняли в лоно православной церкви: он очень просил. Биолог – один я. Четыре физика, четыре инженера, два энергетика и один экономист. Я там читал доклады о биофизике ионизирующих излучений, о хромосомной теории наследственности, о копенгагенских общеметодологических принципах, о значении этих принципов для современной философии онтологического направления, для современной онтологии. Затем физики читали по своей науке. <���…>

Попик-то униатский, которого мы окрестили, очень был силён по патристике. Он нам патристику читал – учение о святых отцах церкви. Очень интересный был курс. А старый православный попик, совершенно замечательный, отец Гавриил, прочёл нам три лекции о непостыдной смерти. Почти всем нам это понадобилось потом. Вкратце философское содержание сводилось к тому, что всякие люди начинают думать о смысле жизни и выдумывают обыкновенно всякую чепуху. А смысл-то жизни очень прост – непостыдно умереть, умереть порядочным человеком, чтобы, когда будешь умирать, не было совестно, чтобы совесть твоя была чиста. Совершенно замечательная лекция была. И, наверное, так через недельку он и преставился» [116].