СПРЯТАВШИЙСЯ РЕБЕНОК. – Он уже знает все потайные места в квартире и возвращается туда, как в дом, где можно быть уверенным, что все останется на прежнем месте. Сердце у него колотится, он задерживает дыхание. Здесь он включен в мир материи. Он видит его с необычайной отчетливостью, безмолвно сближается с ним. Так висельнику становится понятно, что такое веревка и дерево, только в момент казни. Ребенок, стоящий за занавеской, сам становится чем-то колеблющимся и белым, становится призраком. Обеденный стол, под которым он затаился, превращает его в деревянного идола в храме, где резные ножки – это колонны. А за дверью он сам – дверь, он сросся с нею, как с тяжелой маской жреца и мага, и заколдует всех, кто войдет, ничего не подозревая. Любой ценой, но он должен остаться незамеченным. Когда он корчит рожи, ему говорят, что стоит лишь часам пробить, и он навсегда таким останется. Укрывшись, он чувствует истину, заключенную в этой фразе. Тот, кто его обнаружит, может заставить его идолом застыть под столом, призраком вплестись в ткань занавески, на всю жизнь остаться в плену у тяжелой двери. Поэтому когда ищущий его ловит, он с громким криком изгоняет из себя демона, заколдовавшего его так, чтобы не нашли. Он даже не дожидается этого мига, а предваряет его криком освобождения. Поэтому он неустанно борется с демоном. В этой борьбе квартира – арсенал масок. Но раз в год в таинственных местах, в ее пустых глазницах, в застывшем рту, лежат подарки. Магический опыт становится наукой. Ребенок, как ее инженер, расколдовывает мрачную квартиру родителей и ищет пасхальные яйца.
МЕДАЛЬОН. – Во всем, что обоснованно называют прекрасным, парадоксальна уже его явленность.
МОЛИТВЕННЫЙ БАРАБАН. – Лишь картина, зримо присутствующая в воображении, может питать волю. Слова же способны разве что воспламенить ее, оставив медленно догорать. Без точного образного представления – никакой здоровой воли. Без иннервации – никакого представления. А тончайший ее регулятор – дыхание. Порядок формул – канон этого дыхания. Отсюда практика йогов, занятых дыхательной медитацией над священными слогами. Отсюда их могущество.
СТАРИННАЯ ЛОЖКА. – Единственное, что недоступно величайшим эпическим поэтам, – они не умеют кормить своих героев.
СТАРАЯ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА. – Большинство ищет в любви вечную родину. Другие, впрочем, очень немногие, – вечное странствие. Эти последние – меланхолики, вынужденные потому избегать прикосновения к родной земле. Они ищут того, кто избавил бы их от тоскливой родины. Ему они будут хранить верность. Средневековым компендиумам известна тяга этой породы людей к дальним странствиям.
ВЕЕР. – Возможен такой опыт: когда любишь кого-то, настолько сильно занят им, что едва ли не в каждой книге видишь его портрет. Он даже играет и за черных, и за белых. В рассказах, романах и новеллах он встречается во все новых превращениях. И отсюда следует: фантазия – это дар интерполяции в бесконечно малом, способность для всякой интенсивности как экстенсивного отыскивать избыточную насыщенность, одним словом, воспринимать каждый образ как сложенный веер, который, только раскрываясь, переводит дух и в каждой новой плоскости обнаруживает в себе черты любимого человека.
РЕЛЬЕФ. – Мы рядом с любимой женщиной, беседуем с нею. Затем, спустя недели или месяцы, в разлуке с ней, вспоминаем, о чем тогда шла речь. И вот предмет разговора оказывается банальным, вульгарным, поверхностным, и мы понимаем: лишь она, та, что любовно склонилась над ним, отбрасывала на него тень, прикрывала его, чтобы в каждой складке, в каждом уголке, словно рельеф, жила мысль. Если же мы остаемся одни, как теперь, то в свете нашего познания она предстает плоской, и нет ей ни тени, ни утешения.
ТОРС. – Лишь тот, кто привык относиться к собственному прошлому как к отродью, порожденному нуждой и бедствиями, способен в любой момент извлечь из него самое ценное. Ибо прожитое можно в лучшем случае сравнить с прекрасной статуей, которая потеряла при перевозке все члены и теперь представляет собой не более чем ценный блок, из которого ему надлежит высечь облик будущего.
Тот, кто встречает рассвет бодрствуя, одетым, например в пути, днем обретает перед остальными суверенный облик, будто незримо коронован; а кого рассвет настиг за работой, тот к полудню чувствует себя так, будто стяжал корону сам.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу