Джек Керуак - Сатори в Париже. Тристесса (сборник)

Я б лучше мог удариться в долгие серьезные разногласия с м. Юлиссом Лебри, читал ли он Николаса Бретона Английского, Джона Скелтона Кембриджского либо непревзойденно грандиозного Хенри Вона, не говоря уж о Джордже Херберте, – и вы б могли добавить, либо Джона Тейлора, Водяного Поэта Темзы?

Мы с Юлиссом и слова вставить не можем в собственные мысли.

Но я дома, никаких в этом сомнений, вот только захоти я клубнички или высвободить язычок на башмачке Алисы, старый Херрик в могиле своей и Юлисс Лебри оба наорали б на меня, чтоб я ничего не трогал, и вот тогда-то я полирую лафитник и мелю дальше.

В общем, Юлисс затем стеснительно поворачивается ко мне и просто кратко смотрит мне в глаза, а потом от меня, ибо знает, что никакая беседа невозможна, когда у всякого Господа и его благословенного кошака в придачу имеется мнение обо всем на свете.

Но он смотрит и говорит «Подойдите посмотрите мою генеалогию» что я и делаю, послушно, в смысле, я уже все равно больше ни черта не вижу, но вожу пальцем по сотне старых имен, и впрямь ветвящихся во все стороны, сплошь имена финистерские, а также с Côtes du Nord и морбианские.

Ну вот задумайтесь на миг об этих трех именах:-

(1) Биан

(2) Маан

(3) Морбиан

Ан? (ибо «Мор» на бретонском кельтском означает всего-навсего «Море».)

Я слепо ищу это старое бретонское имя Даулас, коего «Дулуоз» было вариацией, изобретенной мною просто смеху ради в моей писательской юности (брать его своим именем у себя в романах).

«Где записи о вашей семье?» рявкает Юлисс.

«В „Rivistica Heraldica“! » ору я, когда надо было сказать «Rivista Araldica» , что суть итальянские слова, означающие: «Геральдический Обзор».

Он это записывает.

Снова входит его дочь и говорит, что читала какие-то мои книжки, переведенные и опубликованные в Париже тем издателем, который вышел на обед, и Юлисс удивлен. Фактически, его дочь хочет у меня автограф. Фактически, я очень Джерри Льюис собственной персоной на Небесах в Бретани в Израиле, улетает вместе с Малахией.

Все шутки в стороны, м. Лебри был и остается, ого-го, асом – Я даже настолько далеко зашел, что поухаживал за собой, себе по собственному приглашению (но с вежливым (?) э?) третьим коньяком, что, как я тогда подумал, повергло в ужас romancier de police , но он в мою сторону даже не взглянул ни разу, словно бы изучал отпечатки моих ногтей на полу – (или ворс) —

Суть же дела в том (снова это клише, но нам нужны дорожные вехи), что я и м. Лебри до посинения болтали о Прусте, де Монтерлане, Шатобриане (тут я сказал Лебри, что у него такой же нос), Саскачеване, Моцарте, а потом заговорили о тщете сюрреализма, прелести прелести, Моцартовой флейте, даже Вивальдиевой, ей-богу я даже упомянул Себастьяна дель Пьомбо и как он еще безжизненней Раффаэло, а он парировал мне удовольствиями от доброго ватного одеяла (в коем месте я паранояльно ему напомнил о параклете), и он продолжал разглагольствовать о славе Арморики (древнее имя Бретани, ar , «на», mor , «море»), и тогда я ему сказал с тире мысли: – или дефисом: – «C’est triste de trouver que vous êtes malade, Monsieur Lebris» (произносится Лебрисс), «Грустно обнаружить, что вы больны, месье Лебри, но радостно видеть, что вас окружают ваши любимые, поистине, в чьем обществе я бы всегда желал находиться».

Все это на вычурном французском, и он ответил «Хорошо сказано, к тому ж красноречиво и элегантно, в той манере, кою нынче не всегда понимают» (и тут мы как бы подмигнули друг другу, поскольку оба поняли, что сейчас пустимся беседовать, как два напыщенных мэра или архиепископа, просто смеху для и испытать мой великосветский французский), «и мне совершенно не стыдно сказать, перед моей семьей и друзьями, что вы ровня тому идолу, кой сообщил вам вдохновенье» (que vous êtes l’е´gale de l’idole qui vous à donnez votre inspiration) , «если подобная мысль вас утешит, вас, кто, несомненно, не нуждается в утешенье от тех, кто вам служит».

Подхватив: «Но, certes , месье, ваши слова, словно укрытые цветами шипы Генриха Пятого Английского, обращенные к бедной маленькой французской принцессе, и прямо перед его, Ох вот я, ее дуэньей, не дабы поранить, но, как выражаются греки, губка с уксусом во рту есть не жестокость, а (опять же, как мы это знаем на старом Средиземном море) мера, убивающая жажду».

«Ну разумеется, если выражать таким образом, я не стану больше приводить никаких слов, но, в немощи своей понять пределы моей вульгарности, но, то есть, поддержанный вашей верой в мои недостойные старанья, достоинство нашего обмена словами понимается, надо думать, херувимами, однако этого недостаточно, настолько достоинство отталкивающее слово, и теперь, прежде чем – но нет, я не потерял нить своих помыслов, месье Керуак, он, в превосходстве своем, и превосходство это, заставляющее меня позабыть обо всем, о семье, о доме, о сословии, в любом случае: – губка с уксусом убивает жажду?»